От ликвидации Румынию спасла Российская империя, которая для её поддержки выделила армию, тем самым расширив Восточный фронт до Чёрного моря. Но активные военные действия на его румынском участке были возобновлены только летом 1917 года, когда румынской армии удалось отвоевать у противника небольшую территорию на юго-западе Молдовы. Однако революционные события 1917 года в России привели к тому, что русские части всё чаще отказывались воевать. Занятые войсками Центральных держав территории практически полностью окружали находящуюся под юрисдикцией румынского правительства территорию Молдовы, угрожая в перспективе Румынии полной ликвидацией.

Успехи Антанты на Западном фронте и на Балканах осенью 1918 года привели к изменению соотношения сил, что позволило Румынии повторно вступить в войну.

В результате войны Румыния приобрела Трансильванию и присоединила Бессарабию, которая входила в состав России. B 1917 году Сфа́тул Цэ́рий (рум. Sfatul Ţării — Совет края, Совет страны) — прорумынский орган государственной власти в Бессарабии (ранее часть Молдавского княжества) — провозгласил Молдавскую Народную Республику, с 27 марта 1918 года — Молдавскую Демократическую Республику (не признанные ни одним государством мира) и признал присоединение Бессарабии к Румынии

[..]Союзнические отношения назвать "захватом немцами Румынии" - это надо очень плохой дури откурить :..
.....
..."[/i]

После заключения пата о ненападении, было заключено также и торговое соглашение. Как видно из вышеприведенной таблицы — ввоз советской нефти и нефтепродуктов в Германию неуклонно снижался. Это вызвано агрессивной политикой большевиков в Прибалтике, Бессарабии и других странах и соответствующим отношением к этому Рейха. Отношения быстро портились и поставки неуклонно снижались.

В судьбу мою — в который раз! — властно вторгся его величество случай.

Не помню зачем, но мне понадобилось в то утро срочно вылететь в Бранденбург. Мой Як-3, на котором я прежде воевал, а теперь летал в служебные командировки, стоял с заправленными баками на аэродроме Дальгов. Взлетел и вижу: летит мне наперерез английский истребитель. Я насторожился. Жду, что будет делать. А он покачал крыльями — и в атаку!

Не знаю, как это произошло, но терпение мое внезапно лопнуло. И предупреждения командования, и собственный мой инструктаж, ради которого совсем недавно собирал командиров частей, — все вылетело из головы. «Не мальчик же я ему, в конце концов, в игрушки играть! — мелькнула краем сознания мысль. — Хочешь драки — тогда гляди, как это делается!..»

Через минуту уже не он, а я сидел у него на хвосте и, по выражению летчиков, «не вылазил пока не надоело»; что он ни делал, как ни пытался оторваться и [256] уйти — я не отпускал его, повторяя за ним все его маневры. Если бы тот бой был не учебный, пушки моего «яка» давно бы превратили английский истребитель в горящее решето...

Наконец я отпустил его и, сделав разворот, демонстративно отошел в сторону, как бы спрашивая: хватит или еще? Вижу, заклинилось у него самолюбие — опять лезет. Ладно, думаю, покажу тебе еще раз, на что наши «яки» способны. Маневренность у меня выше, скороподъемность тоже: уйдя глубоким виражом из-под атаки «противника», я разогнал машину и пошел в набор высоты. «Противник» занялся тем же самым, но тяги ему явно не хватает — у меня превышение. Несколько точных маневров — и я снова у него на хвосте. Англичанин попытался уйти на пикировании, но и тут не вышло. Сижу у него на хвосте как приклеенный. А земля все ближе... В последней попытке оторваться он сделал переворот на малой высоте и едва не разбился. А мой «як», повторяв вслед за ним маневр, вышел за счет меньшего радиуса из переворота вполне нормально.

На этом наш бой закончился. Англичанин, видимо, сообразил, что игра, которую он затеял, принимает опасный оборот, да и идет, как говорится, в одни ворота, смотрю, покачал крыльями в знак благодарности за проведенный бой, развернулся и ушел в сторону своего аэродрома.

Пришлось садиться и мне: горючее за это время успел все выжечь. Заправив баки вторично, улетел в Бранденбург. А когда вернулся, получил, как и следовало ожидать, нагоняй от командующего армией.

— Все воюешь, Савицкий? А война между тем давно кончилась! — гремел в телефонной трубке голос Руденко. — Чему людей учишь, командир корпуса? Какой пример подаешь?

— Английский летчик первым атаковал, товарищ генерал-полковник, — попробовал было я оправдаться. — Пристал, как репей, никак не отвяжешься...

— Все равно мальчишество! Не подобает тебе ни по званию, ни по должности. Мне докладывали, какую ты там карусель закрутил; с обоих аэродромов люди это кино смотрели. А ты ровно дитя малое: он первый... Неужели не понимаешь, что подобное поведение можно расценить как хулиганство в воздухе?

Возразить было нечего. Какие тут оправдания! Не перед командующим — перед самим собой. Сам людей [257] уму-разуму учил, а вот,поди, ж ты... Сорвался, как зеленый новичок. Ну ладно бы рядовой летчик. Увлекся, забылся, не стерпел, наконец, — все это как-то можно понять. Но командиру корпуса такое легкомыслие и впрямь не простительно. Помимо прочего, его могут истолковать как утрату чувства реальности, как поступок человека, уверовавшего в собственную непогрешимость и вседозволенность. Такие и им подобные невеселые мысли навалились на меня после разговора с командующим. И как это меня угораздило — корил я себя, — в толк теперь не возьму. Одно утешение: выводы для себя навсегда сделаны.

Однако выводы сделал не я один.

Когда история о злополучном воздушном бое дошла до маршала Жукова, меня отстранили от командования корпусом. Такого оборота дела я, честно говоря, не ожидал. Не слишком ли? Как-никак столько лет в армии, всю войну провоевал, а тут один нелепый случай — и все насмарку... Удар оказался настолько неожиданным, настолько сокрушительным, что на первых порах совершенно выбил меня из колеи. И все же винить, кроме себя, было некого. Это-то я понимал хорошо. И осознание горькой этой истины, как ни странно, постепенно стало для меня опорой: виноват, — значит, расплачивайся. А меру твоей вины определять не тебе, а другим.

Не стану пересказывать всего, о чем я тогда передумал и что пережил. Скажу только, что без армии своей жизни я не представлял и с возможностью оказаться вне ее не мог примириться даже мысленно.

Прошла неделя. Никаких новостей о моей дальнейшей судьбе не поступало. И я было совсем приуныл, как вдруг ко мне на квартиру явился мой начальник штаба и с места в карьер объявил, что меня срочно вызывают к маршалу Жукову. Зачем — никто, разумеется, в том числе и начальник штаба, не знал. Догадки строить было некогда, время близилось к вечеру, я быстро оделся, сел за руль служебного «виллиса» и поехал в Карлсхорст.

В приемной Жукова никого, кроме меня, не оказалось. И порученец маршала — полковник, который меня хорошо знал, — сразу же пошел доложить о моем прибытии. Вернувшись, он довольно прохладным тоном, во всяком случае не таким, как обычно, сказал, что маршал занят и приказал подождать.

Ждать пришлось долго, и, когда меня наконец пригласили, я уже успел перебрать в мыслях все самое [258] худшее; что только могло случиться. Жуков, занятый какими-то бумагами, приподнял на секунду от письменного стола голову, окинул меня с ног до головы быстрым внимательным взглядом и коротко сказал:

— Ждите. Москва будет звонить.

Настроение у меня совсем упало. Что же такого я мог натворить, если о моем проступке сочли необходимым доложить самому Сталину? Или я чего-то не понимаю? Вопросы эти буквально сверлили мне мозг, как я ни пытался от них отделаться, чтобы хоть немного успокоиться и взять себя в руки.

Наконец раздался звонок, и Жуков взял трубку.

Телефонный разговор длился минут десять. Жуков внимательно слушал, что говорят на другом конце провода, изредка вставлял несколько слов, видимо отвечая на какие-то вопросы, и снова слушал.

Затем вдруг до меня отчетливо донеслись слова, из которых я понял, что наступил черед чему-то такому, что каким-то образом связано с моей историей.

Жуков на мгновение прикрыл трубку ладонью и сказал, обращаясь уже ко мне:

— Будете говорить с товарищем Сталиным.

Мне ничего не оставалось, как взять трубку. Пересиливая себя, постарался не выдать чрезмерного волнения голосом:

— Здравия желаю, товарищ Сталин. У аппарата генерал-лейтенант Савицкий.

— Здравствуйте, товарищ Савицкий, — услышал я в ответ чуть глуховатый, с характерным акцентом голос Сталина. — Расскажите, что за сражение с нашими союзниками вы устроили?

Я начал объяснять, как все это вышло. Как английский летчик атаковал мой «як», как я принял вызов и чем в конце концов все это кончилось.

Пока я говорил, из трубки не доносилось ни единого звука — ни обычных потрескиваний, ни дыхания собеседника. Мне даже показалось, что прервалась связь и меня никто не слышит. Но это было не так. Едва я закончил, в трубке послышался все такой же ровный, негромкий голос Сталина.

— Получается, вы его победили в этом, как говорите, навязанном вам учебном бою?

На душе у меня сразу стало легче: в вопросе явно слышалась сочувственная интонация.

Отвечая на него, я доложил как можно короче, что [259] Як-3 во всех отношениях.превосходит английский хаукер «Тайфун» и что одержать над ним верх в связи с этим не составляло никакого труда.

— Значит, наша машина лучше английской?

— Лучше! — твердо ответил я.

Через несколько минут я уехал от маршала Жукова. Вернувшись в корпус, тут же соединился с командующим воздушной армией и доложил ему о происшедшем. О моем вызове к Жукову Руденко еще не знал.

Не скрывая удовлетворения тем, как закончилась вся эта история, он переспросил:

— Говоришь, товарищ Сталин интересовался, чья техника лучше?

— Так точно! — подтвердил я. — Интересовался.

— Ну, в этих вопросах он не хуже нас с тобой разбирается. Просто, видимо, захотел получить информацию из первых рук. В общем, рад за тебя. Хорошо, что так закончилось,

Я поблагодарил Руденко за добрые слова.

Прошло время. Меня назначили с повышением — начальником Управления боевой подготовки истребительной авиации ВВС.

Темпест неплохая машина. Но амбиции при его создании были гораздо выше. Хотели сделать эдакого убийцу последних модификаций FW-190. Вооружение мощнейшее, 4 пушки, хоть и в разнесённом варианте. По факту получили очередное "бей-беги" (если противники позволят). И скорость там большая только на чрезвычайном режиме работы двигателя в течение считанных минут. На боевом режиме по сравнению со многими другими нет ни скорости, ни скороподъёмности, ни какой-либо маневренности. Изготовили это чудо техники в количестве 800 экземпляров, курам на смех. Чё там англичанин хотел изобразить (если это, конечно, было правдой, а не охотничьими рассказами Савицкого) я ХЗ.

Кожедуб вон и реактивного Мессера сбивал

Цель летит с одной стороны быстро, с другой стороны равномерно и прямолинейно. И не огрызается огнём, в отличие от многих других противников. У англичан были свои задачи, они их как могли решали, вот и всё.

Скороподъёмность лучших реактивов времён Корейской войны - 40 м/с и более. Сравни эту цифру с поршневыми. "Низкоманевренные", ага

Темпест и Тайфун в этой дисциплине были так себе.

Напомните кому России удалось продать свои очень хорошие самолеты. И для сравнения сколько *авиахлама* в виде Ф-16 и прочего продано американцами.

Серийный выпуск МиГ-15 и его различных модификаций вели на девяти (!) авиационных заводах Советского Союза. Всего было построено 13131 истребителей этого типа. МиГ-15 серийно выпускался в Польше и в Чехословакии по советской лицензии. Всего в мире было выпущено более 18 тыс. этих самолётов, что является рекордом в классе реактивных истребителей.

Более 800 истребителей МиГ-29 были поставлены на экспорт в 30 стран мира.

..

Ты больной?

STAS152005 писал(а):
..
Цитата:
Более 800 истребителей МиГ-29 были поставлены на экспорт в 30 стран мира.

Ну и других марок до буя было экспортировано...


Были поставлены, но не ПРОДАНЫ. Полагаю именно те кредиты за поставленное оружие мы списываем последние 10 лет как невозвратные

Благодаря своим высоким летно-тактическим данным СБ стал первым советским самолетом, лицензионное производство, которого было налажено за рубежом. СБ с двигателями М-100А выпускался в Чехословакии, авиационной промышленностью которой с 1937 по 1939 гг. было построено около 100 самолетов СБ под обозначением Avia B.71.

16мая 1935 г между правительствами Чехословакии и СССР был заключен договор о взаимной помощи, предполагавший и сотрудничество в военной области.
Лицензионный контракт был подписан в марте 1937 г, он предусматривал постройку 160 самолетов СБ. В апреле того же года был передан первый самолет СБ М-100А в качестве образца. Он был всесторонне испытан чехословацкими летчиками и передан на авиазавод для замены двигателей: М-100А советского производства были заменены на Avia Hispano-Suiza 12 Ydrs (тот же французский двигатель строившийся по лицензии в Чехословакии). После установки новых двигателей прототип В-71 впервые поднялся в воздух 2 декабря 1937 г и испытания самолета были продолжены. Авиационный завод Avia, как отделение синдиката Skoda, был выбран для производства лицензионного самолета СБ, первые экземпляры которого впервые появились зимой 1938 г под обозначением В.71.

Часть самолетов было продано Советским Союзом, так феврале 1937 г было решено продать Чехословакии 20 бомбардировщиков СБ-2М-100. В апреле и мае 1938 г чехословацкие экипажи перегнали из Киева в Чехословакию 60 построенных в СССР самолетов СБ. Эти самолеты получили впоследствии обозначение В.71.1-71.61. Чехословацкие экипажи прошли переучивание для полетов на СБ в советских авиашколах, где они находились с октября 1936 г.
Большинство выпущенных самолетов были переданы германским Luftwaffe, где они использовались для тренировки личного состава и буксировки воздушных мишеней. Они были в составе немецких авиасоединения Fliegerzielgeschwader и 9ти отдельных эскадрилий Fliegerzielstaffeln.

Один СБ был на вооружении словацких ВВС до августа 1944. Его экипаж попытался совершить побег через Турцию, но неудачно.

После оккупации Чехословакии немецкое авиационное министерство дало указание для сбыта В 71 в Болгарию. Для поставки болгарским ВВС этого самолета был заключен контракт на постройку 32 самолетов в 1939-1940, фактически было передано 24 Avia В 71. Они предназначались для двух эскадрилий (eskadri) 5-го бомбардировочного авиаполка (orliak), дислоцированного в Пловдиве (Plovdiv).
В период германской оккупации летчики 5-го бомбардировочного полка, выполняя задания немецкого командования, летали с аэродрома Бадем чифлик на разведку лагерей и позиций греческих партизан и их бомбежку в районах Беломорской Тракии и Македонии во время восстания в Драма в 1943 г.

Если в СССР СБ сняли с вооружения еще в начале 1943 г, то болгарские ВВС использовали его в боях до конца 1944 г. Тогда в боях за освобождение Болгарии болгарские летчики участвовали в бомбардировке германских войск. К осени 1944 г во 2-й эскадрилье 5-го бомбардировочного полка осталось 5 боеготовых самолетов Avia B-71. Хотя к тому времени само-лет безнадежно устарел, болгарские летчики умудрялись выполнять на нем боевые задания без истребительного прикрытия. Так, 18 ноября 1944 звено из трех СБ под командованием поручика Бойдева совершило удачный налет на станцию у Вучитрен, где находилось до 60 вагонов и паровозы. С трудом подняв в воздух перегруженные самолеты с бетонного аэродрома Враждебный под Софией, летчики едва набрали высоту 3000 м. Больше изношенные моторы, работавшие на пределе, не позволили. Обещанная для прикрытие пара старых "Девуатинов" так и не появилась. Летчикам в этот день повезло - ни "Мессершмитты", ни "Фокке-вульфы" не помешали им выполнить боевое задание и удачно сбросить 50- и 100 кг бомбы. Зенитки молотили воздух вокруг и снаряды рвались рядом, но противозенитный маневр после сброса бомб спас от поражения. Всего за ноябрь 1944 г болгарские летчики выполнили на самолетах Avia B-71 14 самолето-вылетов, приняв участие в 4-х налетах. Целями их были железнодорожные станции, механизированные колонны, скопления противника. При этом ни одного самолета не было сбито и не погиб ни один член их экипажей. Основной проблемой инженеров и техников было поддерживать летающие музейные экспонаты в боевой готовности.

Чё там англичанин хотел изобразить (если это, конечно, было правдой, а не охотничьими рассказами Савицкого) я ХЗ.

Nekto писал(а):
Кожедуб вон и реактивного Мессера сбивал

А чего б его не сбить при заходе на посадку.

...19 февраля Дмитрию Титаренко и мне довелось встретиться с немецко-фашистским реактивным самолетом.

Дело было так. Мы вели воздушную охоту невдалеке от линии фронта. Внимательно слежу за воздухом. С юга, со стороны Франкфурта, на высоте 3500 метров внезапно появляется самолет. Он летит вдоль Одера на скорости, предельной для наших «Лавочкиных». Да это же реактивный самолет! Быстро разворачиваюсь. Даю мотору полный газ, преследую врага. Летчик, очевидно, и не смотрел назад, полагаясь на большую скорость. «Выжимаю» из машины максимальную скорость, стараюсь сократить дистанцию и подойти с небольшим снижением под «брюхо» вражеского самолета. Хочется подробно рассмотреть его; если удастся — открыть огонь и сбить.

Титаренко не отстает. Зная, что он может поспешить, предупреждаю:

— Дима, не торопиться!

Подхожу со стороны хвоста на расстоянии пятисот метров. Удачный маневр, быстрота действий, скорость позволили мне приблизиться к реактивному самолету.

Но что такое? В него летят трассы: ясно — мой напарник все-таки поторопился! Про себя нещадно ругаю Старика; уверен, что план моих действий непоправимо нарушен. Но его трассы нежданно-негаданно мне помогли: немецкий самолет стал разворачиваться влево, в мою сторону. Дистанция резко сократилась, и я сблизился с врагом. С невольным волнением открываю огонь. И реактивный самолет, разваливаясь на части, падает.

В те дни командующий 16-й воздушной армией генерал-полковник С. И. Руденко собрал летный состав на конференцию, посвященную тактике борьбы с реактивными самолетами. Вопрос был так важен, что командующий нашел необходимым собрать летчиков в боевых условиях, правда не отрывая много людей от полков. Немецких самолетов, оборудованных [388] реактивными двигателями, было незначительное количество. Однако было необходимо перед решающими боями на нашем фронте поделиться некоторым опытом, выработать тактику борьбы с ними и добиться их уничтожения.

На это важное мероприятие были приглашены летчики нашей части, в том числе Титаренко и я.

Мы поехали на автомашине в штаб 16-й воздушной армии, находившийся недалеко от К.П фронта, южнее Костшина. Ехали по польской земле, освобожденной от немецко-фашистских захватчиков. Переправились через реку Варту. И всюду видели лозунги: «На Берлин! Даешь Берлин!»

На конференцию собрались испытанные летчики, руководящий состав частей. Это была незабываемая встреча боевых товарищей. Со многими я познакомился на слете бывалых в Бяла-Подляска — в канун боев за освобождение Варшавы.

Открыл конференцию командующий воздушной армией, зл-тем выступил командир нашего авиакорпуса. Выступило много летчиков. Поделились своим опытом и мы с Титаренко.

Все пришли к выводу, что особенно удачны атаки во время разворотов реактивного самолета, набора высоты и снижения, что главное — не терять драгоценных секунд, действовать без колебаний, слаженно, четко, стремительно, мобилизуя весь свой боевой опыт.