На конкурс "Я люблю Екатеринбург"
Олег Богаев
Я НЕ ЛЮБЛЮ, ЗАЧЕРКНУТО, ЛЮБЛЮ ЕКАТЕРИНБУРГ
Эпизод
Отделение милиции № 26590123008765490016611.
На стене портрет Путина и Медведева. Владимир Владимирович чуть приобнял Дмитрия Анатольевича, чуть позади стоят Аркадий Михайлович с Эдуардом Эдгардовичем, застенчиво улыбаются.
Накурено. В углу новогодняя елка, украшенная фотографиями «преступников», на столе пустые бутылки водки и гора пустых кошельков. Сидят лейтенант и сержант, курят.
СЕРЖАНТ. Заебись!
ЛЕЙТЕНАНТ. Что «заебись»?! Заебались уже!
СЕРЖАНТ. Накатишь?
ЛЕЙТЕНАНТ. А хули!
Выпивают.
Открывается дверь. Входит старшина, пинками вталкивает мужчину лет шестидесяти. У мужчины на шее плакат: «Я не люблю Екатеринбург».
СТАРШИНА. Давай, ебаный сука!
Мужчина падает.
ЛЕЙ (старшине). Беляков! Чо за хуйня?! Я сказал – отдыхаем!
СТАРШИНА. Дак хули, товарищ лейтенант! Вот, блядь, у мэрии пидара взял. С плакатом стоял, хуесосина!
СЕРЖАНТ. Успокойся, ёбаный! Выпей.
Лейтенант подходит, читает плакат.
ЛЕЙТЕНАНТ. «Я не люблю Екатеринбург». (Мужчине.) И чо ты его не любишь-то, а?
Мужчина молчит.
ЛЕЙТЕНАНТ. Гражданин, отвечайте!
Молчание.
ЛЕЙТЕНАНТ. Документы проверил?
Старшина закусывает, бросает на стол удостоверение.
ЛЕЙТЕНАНТ (берет, корочки, смотрит). Уважаемый Константин Израилевич…
СЕРЖАНТ (смеется). О, блядь, еврей!
ЛЕЙТЕНАНТ (назидательно). Вы же профессор, в университете работаете, и должны понимать, что закон нарушаете. Несанкционированный митинг – это статья.
СЕРЖАНТ. Деньги нашел?
СТАРШИНА. Да нет ни хуя… (бросает на стол кошелек мужчины.)
ЛЕЙТЕНАНТ (бьет мужчину, тот падает). Как вы меня заебали, блядь, демократы… (Пинает ногой.)
СЕРЖАНТ. Может очки золотые?
ЛЕЙТЕНАНТ. Аллюмийка, говно… (Топчет очки.) Ну и чо ты город не любишь? Отвечай! Ты глухой?!
СТАРШИНА. Профессор, а телефона нету даже вообще.
ЛЕЙТЕНАНТ. Чо ты город не любишь? Чо ты город не любишь?! Чо ты город не любишь?!!
СЕРЖАНТ. Да отъебись от него, пусть на хуй идет.
ЛЕЙТЕНАНТ. Да мне, блядь, интересно…
СЕРЖАНТ. Да тебе до пизды, ты же не местный.
ЛЕЙТЕНАНТ. И чо, мне за город обидно. Классный же город. Таких городов больше нет нет ни хуя. (бьет мужчину.)
Входит капитан, подходит к столу, ему наливают. Выпивает. Вываливает из карманов кучу телефонов.
КАПИТАН. Заберите ваше говно… (Смотрит.) Чо за кадр?
СЕРЖАНТ. Да вот, у мэрии пёрся с этой малявой. (Показывает плакат.)
КАПИТАН. Ну дак чо, у нас каждый имеет право на мненье. (Читает.) «Я не люблю Екатеринбург». (Садится на корточки.) Ну, рассказывай, чо ты его не любишь?
ЛЕЙТЕНАНТ. Не колется, блядь, пиздюк.
КАПИТАН. Старшина, веревку давай.
Старшина приносит веревку, Капитан связывает мужчину, подвешивает за руки. Мужчина висит над полом как груша.
Капитан подходит к столу, наливает стакан водки, выпивает, закатывает рукава, разбегается как в спортзале, и начинает бить мужчину как грушу ногами и руками. Бьет долго и с удовольствием. Устал, снова отходит к столу, выпивает. Закуривает. Довольно смотрит. Вытирает пот.
Старшина, лейтенант и сержант поочередно демонстрируют друг перед другом удары. Старшина в физкультурном восторге берет нож со столаа, тыкает в мужчину. Тот охает, из него хлынула кровь как из смятого помидора.
ЛЕЙТЕНАНТ (старшине). Ты чо, блядь?! Опять задержанный кони двинет!!!
СЕРЖАНТ (старшине). На хуй, Беляков, сам его повезешь…
КАПИТАН. А, ну, отошли, клоуны! (Подходит к мужчине, отвязывает веревку, бросает мужчину на пол, садится на корточки, доверчиво ему.) Милый мой, я ведь в этом городе родился… Это мой город, я тут сорок лет… Мне тут знакома каждая кочка… А тебе он не нравится… Это все равно что в маму плевать. Понимаешь?
МУЖЧИНА (булькая кровью). Гх…
КАПИТАН. Ну а в чем дело? Меня равнодушие твое убивает… Ты погляди, с каждым годом наш город все выше и выше... А ты с плакатами ходишь… Мы ведь друг другу как братья, мы все горожане… Вот приезжаешь в другой город, и как только узнаёшь, что вон тот челобан из Ебурга – сразу навстречу кидаешься… Ленина-Малышева, Лунка – Куйбышева, Данилы Зверева – Амундсена… Я уж не говорю о УмаРлаше и Вторчике, а что говорить о Пехоте и Комприке… Ебаный стос, мы же все любим наш город!
МУЖЧИНА. Гд-гд…
КАПИТАН. Ну! А чо ты фуфло это пишешь? Да, я тоже не согласен, что сносят… Вот у дома на кольце возле Центральной гостиницы я соплёй зеленой в любви признавался Галке Антоновой… И чего? Ничего. Утром гляжу – нету дома. Ну и хуй с ним, говно, а не дом, не Растрелли. Жалко, конечно, обидно, будто вырвали из сердца здоровый кусмень, но я понимаю – это мой эгоизм. Небоскребы – они охуительней, понимаешь?
МУЖЧИНА. Х-й…Бр…
КАПИТАН. Вот ты в каком роддоме родился? Я в 24-ом.
МУЖЧИНА. (захлебываясь кровью). Й-а…
КАПИТАН. Ты тоже? Ну, класс. Там во дворах на Декабристов стояло такое двухэтажное здание, а потом большой корпус построили. Мне мама всегда говорила, когда проходили – сынок, ты тут родился. Прикинь, я родился, и дождь шел. Лето было. А я лежу в кроватке, и смотрю, как капли стучат по окну! Веришь, нет, помню эти самые капли! Кап, кап, кап. А ты этот город не любишь. Или вот еще расскажу… (Милиционерам.) Эй, вы, суки, слушайте все! (Выпивает.) Был такой композитор… Шестакович зовут. Он приезжал как раз в Свердловск тогда, а моя мама со мною гуляла в коляске. Ну и в магазин зашла, «электротовары» на Куйбышева. Был такой, помнишь? Купила лампочки, вышла, глядь – нет меня. Это я когда обосрался, из колясочки вылез, и ползком в зоопарк. Дополз уже до угла Карла Маркса, а тут молоковоз летит… Слава богу, мимо шла делегация, и какой-то поддатый старпёр спас меня. Тут мамаша моя подбегает, а старпёр этот матом ее: «Ты чо, манда, дите без присмотра кидаешь». Побазлал еще, мамка в слезы, старичок сжалился: «Я говорит – больше жизни люблю ваш Свердловск» - и подарил ей билет на свой концерт в филармонию. Шестакович – звали его. Он мне жизнь спас натурально. (Выпивает.) Я вырос на углу Декабристов-Восточная, в доме, где был этот ебаный книжный… Бывало, идешь из пятой школы, утро, под ногами замершие лужи трещат, и счастье такое, ну, просто пиздец… зайдешь в блинную, пирожок ебнешь с какао, и скорей на футбол с Димоном или Тарасом, а потом гоним в парк, тот самый на горке, там был Гидрометеоцентр. У меня там мама трудилась, чертила карты атмосферных фронтов… Она тырила с работы химические карандаши, и я их дарил всем во дворе. Помню, залезем на самую горку, зырим, и весь город как на ладошке: там Ленина, там Телецентр, там Уктус, сзади, блядь, Парк ебаный Маяковского… И жить, блядь, так заебато… Солнце огромное, яркое, и небо как на картинке: чисто-чистое! А ты, тварь, это не любишь… А ты говоришь – всё это хуйня… Говори, сука, чо ты заткнулся?..
У старшины звонит в кармане мобильник, он пытается его выключить, не получается.
СЕРЖАНТ. Ты, хуйман, телефон зажал?! (Отбирает мобильник.) Да! Говорите! Ваш муж? Да, он у нас!
ЛЕЙТЕНАНТ. Да он уже – всё, товарищ капитан.
КАПИТАН. Чо «всё»? Вон, дышит… Ну дак чо ты город не любишь???
МУЖЧИНА. За… За… За…
КАПИТАН. Забыл?! Щас вспомнишь… (Выпивает, снова бьет мужчину, опять садится рядом.) Как-то я стырил у бати рубль железный, пришел в кондитерскую, она была рядом с рестораном «Большой Урал», набрал заварных пироженых, и нахуячился, пока живот не раздуло… Чувствую, сука, блядь, подыхаю… Запил «Буратином», еще хуевее стало… Лег на ступеньки перед Оперным, и меня балерины спасли, вызвали неотложку… Я вообще, в детстве часто травмировался… Летом в гости к тете Марине поехали, жила она, блядь, на Эльмаше, лето, короче, я в шортиках, ну и решил, ебанат, съехать с горочки деревянной. А на Эльмаше горки хуевые. Съехал, и – чую, пиздец, умираю. Меня на скорую, в больницу и в хирургию. Положили на стол, сняли штаны, и хирург с вот такой бородой стал в жопе моей топором ковыряться. Я ору, мамка за руку держит, говорит: «пидарас, сколько раз тебе говорила – нельзя летом кататься!» Бородатый достал из моей сраки вот такую занозу! У нас это полено на память долго стояло в кладовке рядом с лыжами. (Пауза.) Ну дак чо ты город не любишь?.. Не хочешь сказать?
СЕРЖАНТ. Ничего, щас жена подъедет, все скажет…
КАПИТАН. Мы и хоккей, блядь, страшно любили. Наш «Автик» в высшей лиге играл. Билетов ни хуя не купить было. С вечера очередь занимали. Взрослые мужики с раскладушками приходили. А утром, когда кассы открывались, убийство было вообще. Но мы ни хуя, с пацанами всегда без билетов ходили. Надо было прийти задолго до матча, пробраться через вахту Дворца ,сказать типа в секцию самбо, а сами скорее в сортир. Закроешься в кабинке, и сидишь на очке шесть часов до матча, а если уборщица стучится – надо было пердеть, типа я тут спортсмен, сру капитально. Матч начинался, мы выходили, и бежали в 12 сектор. (Со слезами.) Счастье, блядь, это когда белый лед до рези в глазах, и на нем 11 дядек шайбу гоняют, а в воротах Третьяк! Много классного было, а ты, хуерыга, не любишь… (Бьет мужчину.) Тебе, сука, на все наплевать! (Выпивает.) А потом после хоккея идут толпы народу! В трамваи, сука, не сесть. Я пролез после матча с рижским «Динамо», но мне шею сдавило дверьми. До сих пор по утрам, ебаный, шея не крутится влево… (Бьет мужчину.) Ну чо ты город не любишь?! Скажи хоть! Ну чо ты, гандон?! (Выпивает.) А вот цирк деревянный сгорел. До сих пор не забуду. Спим ночью, а отец вдруг вскочил: «Суки, проснитесь! Цирк, блядь, горит!» Заебись, как полыхало… Один клоун сгорел и три слона. Мы всю зиму их бивнями шайбу гоняли. А потом демонстрации были, ты помнишь? Народу идет до хуя! Мой отец в оркестре играл на 33 заводе. Я у него на шее сижу, а он на трубе Дунаевского жарит. Впереди колонны идем. Отец говорит: «Шурик, когда ссать захочешь – мне скажешь». Идем. А они, три тысячи работяг уже накатили. Всей колонной бухой идем прямо на площадь! Песни орем! На трибуне Ельцин, сука, стоит, тоже бухает! Праздник, весело всем! Я флажком машу, а сам ссу отцу за воротник. А папа - бухой, еле ноги переставляет, трубу на хуй в сторону бросил, счастливый, ссака моя теплая… И мы вместе орем: «Слава Труду! Слава 1 Мая!» Да хули тут говорить, это мой город, тут все про меня!
Входит жена мужчины, в ужасе смотрит, бросается к мужу.
ЖЕНА. Костя! Что они с тобой сделали?! Звери!
ЛЕЙТЕНАНТ (мужчине). Говори, чо ты город не любишь?!
ЖЕНА. Как вы смеете?! Он – глава регионального отделения! Вы же милиция!!!
СЕРЖАНТ (отталкивает жену, бьет ногами мужчину). Говори!!! (Капитану.) Молчит, пидор…
КАПИТАН. Ну тогда мы твою жену ебать будем! (Сержанту). Действуй, давай, Желудков!
Сержант хватает жену за волосы, вливает ей в горло водку, тащит ее в соседний кабинет, по пути срывает с нее одежду, жена визжит.
КАПИТАН. Ладно, все! Щас последнее расскажу! (Выпивает.) Знаете, какое у меня самое любимое место в городе?! Я плачу, когда его прохожу… Памятник Сибиряку на плотинке, то есть не сам памятник, я в рот ебал Сибиряка, а клумба у памятника. В ней Кеша зарыт. (Пауза.) Дядя Аркаша у меня на БАМе работал, ну и привез оттуда клетку из проволоки, а в ней совенок сидит. Он раненый был, мудилы-охотники подбили, а дядька спас его. Красивый совенок, пушистый…Ухает, ночью глазищами хлоп! Я его «Кешей» назвал, ну и доебался до дядьки: «Подари, дядя, ну подари». Дядька терпел, а потом говорит: «Забирай, только уди на хуй». А мать пришла говорит: «Ни хуя… Грязная это сова, по лесам, блядь, вся таскалась, блохастая, ее вымыть надо». Ну и дрочили мы Кешу два часа в ванной мылом от блох. Он в ванной прыгает, крыльями машет, мать держит, я мылю его. Вымыли, блядь, наконец. Он чистый такой, прямо сверкает. Обтерли насухо, в одеяло, и домой повезли. А надо сказать, тогда зима была, морозы что-то под тридцать ебнули, трамвай долго ждали, замерзли как цуцики… Приехали домой, Кеша мой стал чихать, и к утру умер. Я плакал. Это был мой первый и последний в жизни друг. Взял я его, положил в коробку «Уралобувь», и похоронил в клумбе у памятника, чтоб близко было на могилу ходить. (Вытирает слезы, выпивает.) До сих пор – мимо иду, фуражку снимаю… А еще была детская эта дорога железная, она до сих пор снится мне …
СТАРШИНА (бьет мужчину ногами). Ну, чо ты город не любишь?! Колись, живо, давай!
ЛЕЙТЕНАНТ. Да, всё он уже сдох…
СТАРШИНА. Хули, да нет, еще дышит.
КАПИТАН (смотрит на предсмертную агонию мужчины). Расстроил, сука, меня… (Берет бутылку.) Пойду, с майором поздравиться надо.
ЛЕЙТЕНАНТ (указывая на мертвого мужчину). А с этим чего...?
КАПИТАН. На место поставьте. (Берет карандаш зачеркивает на плакате слово «не»).
В соседнем кабинете женский визг, мат Сержанта, выстрел, тишина.
ЛЕЙТЕНАНТ. А с бабой?
КАПИТАН. На Малый Исток. Канистра в подсобке. (Уходит.)
Темно.
ДУША ПРОФЕССОРА. Знаете, это потрясающая история… Вообще-то я ехал в Саратов… Мне было тогда двадцать лет. Была в моде песня: «Если вы не бывали в Свердловске…» Поезд сделал двадцатиминутную остановку, и я вышел… Мне было интересно взглянуть на город, о котором поют. И в самом деле, он очень походил на рай. Кругом пели птицы, росли деревья, и люди были красивые. Возможно, я преувеличил, но тогда это казалось именно так. И главное – я нашел здесь свое счастье.
ДУША ЖЕНЫ. Он выглядел как-то нелепо: очки, пиджачок… Копия – Шурик из фильма. Он щурился, глядя на солнце, увидел меня, подошел... О чем мы говорили – не помню, так, обо всем, но я поняла – вот это он, мой любимый, если хотите судьба. А когда он посмотрел на часы, поезд ушел, и мы рассмеялись… А потом мы пошли гулять. Тогда была очень популярна эта песня.
ДУША ПРОФЕССОРА. С тех пор мы слышали много песен, но эта песня навсегда осталась с нами.
ДУША ЖЕНЫ. Она помогла нам встретить друг друга. Вот так.
ДУША ПРОФЕССОРА. Прекрасный у нас город.
ДУША ЖЕНЫ. Конечно, прекрасный…
ДУША ПРОФЕССОРА. Он с нами всегда.
Поют в небесах.
занавес
http://kolyadanik.livejournal.com/1054902.html