... порвать на груди тельняшку и порвать всех, кто представляет угрозу Вашей жизни, семье, детям, дому?...

Назвать способен, но с радостью свалил бы из рашки в лас-вегас.

Патриоты ли мы?...

...способны ли Вы, перед лицом большой опасности (как деды в 41-м) назвать эту страну Родиной, Родиной с большой буквы, порвать на груди тельняшку и порвать всех, кто представляет угрозу Вашей жизни, семье, детям, дому? ...

Мне тоже не голосуется, да и боян это...

Голос Чумака.
- Ты что здесь делаешь?
- То же, что и вы.
- А ты ж шабашить собирался.
- Мало ли что собирался...
Чумак вдруг останавливается, и я с разгону налетаю на него.
- Ну... Чего стал?
- Слушайте, комбат... Ведь вы же, оказывается...
- Что?
- Я думал, вы поэт, стишки пишете... А выходит...
...
Чумак с любопытством рассматривает переплетающиеся виноградные лозы на бутылочных этикетках.
- А рука у вас тяжелая, лейтенант. Никогда не думал.
- Какая рука? Золотистые глаза смеются.
- Да вот эта, в которой папироса у вас. Ничего не понимаю.
- А у меня вот до сих пор левое плечо как чужое.
- Какое левое плечо?
- А вы не помните? - И он весело хохочет, запрокинув голову.- Не помните, как огрели меня автоматом? Со всего размаху. По левой лопатке.
- Постой... Постой... Когда же это?
- Когда? Да с полчасика тому назад. В окопе. За немца приняли. И как ахнули!.. Круги только и пошли. Хотел со зла ответить. Да тут фриц настоящий подвернулся. Ну, дал ему...
Я припоминаю, что действительно кого-то бил автоматом, но в темноте не разобрал - кого.
- За такой удар и часики не жалко,- говорит Чумак, роясь в кармане. - Хорошие. На камнях. Таван-Вач.
Мы оба смеемся.
...
Чумак машет рукой. Я вижу только его голову и руку.
- Двоих левых накрыло,- кричит он.
Мы остаемся с тремя пулеметами.
Отражаем еще одну атаку. У меня заедает пулемет. Он немецкий, и я в нем плохо разбираюсь. Кричу Чумаку.
Он бежит по траншее. Хромает. Осколок задел ему мягкую часть тела. Бескозырка над правым ухом пробита.
- Угробило тех двоих,- говорит он, вынимая затвор.- Одни тряпки остались.
Я ничего не отвечаю. Чумак делает что-то неуловимое с затвором и вставляет его обратно. Дает очередь. Все в порядке.
- Патронов хватит, комбат?
- Пока хватит.
- Там еще один ящик лежит, у землянки. Последний, кажется...
- В него мина попала.
Он смотрит мне прямо в глаза. Я вижу в его зрачках свое собственное изображение.
- Не уйдем, лейтенант? - Губы его почти не шевелятся. Они сухие и совсем белые.
- Нет! - говорю я.
Он протягивает руку. Я жму ее. Изо всех сил жму.
Потом убивает старика сибиряка.
Опять стреляем. Пулемет трясется как в лихорадке. Я чувствую, как маленькие струйки пота текут у меня по груди, по спине, под мышками...
Впереди противная серая земля. Только один корявый, точно рука с подагрическими пальцами, кустик. Потом и он исчезает - срезает пулемет.
Я уже не помню, сколько раз появляются немцы. Раз, два, десять, двенадцать. В голове гудит. А может, то самолеты над головой? Чумак что-то кричит. Я ничего не могу разобрать. Валега подает ленты одну за другой. Как быстро они пустеют. Кругом гильзы, ступить негде.
Давай еще! Еще... Еще... Валега! Он тащит ящик.
У него смешно дрыгает зад - вправо, влево. Пот заливает глаза, теплый, липкий.
Давай!.. Давай!..

Да, я за Путина

- В Севастополе, например, такой случай. Еще в самом начале осады. В декабре, что ли, или в конце ноября? Не помню уже. Был у меня товарищ. Даже не товарищ, а просто вместе на "Червоной" служили. Терентьев. Тоже матрос. Потом вместе на берег в окопы попали. Около Французского кладбища. До войны мы с ним как кошка с собакой жили. Бабу одну все хотел отбить у меня. А
паренек ничего - складный. У меня все кулаки чесались выбить ему пару зубчиков...
...
- В общем, не любил я его. Да и он меня...
Карнаухов сидит, подперев руками голову. Не сводит серых глаз с Чумака. Чумак раскачивает ногой.
- Выбил я ему таки парочку. А он мне ребра помял. Недельки две, а то и три вздохнуть по-настоящему не мог. Но не в этом дело... Короче говоря, фрицы мне всю спину разрывной изодрали. Шагах в пятнадцати от их окопов. Я думал, что совсем конец уже. Пузыри стал пускать. И, хрен его знает, не пошел ли бы совсем ко дну... А утром в нашем окопе очнулся. Оказывается, этот самый Терентьев приволок.
Несколько секунд мы сидим молча. Чумак ковыряет ногтем край стола. Карнаухов как сидел, так и сидит, подперев голову руками. Дрожит язычок пламени в лампе. Один кончик у него длинный и тонкий, черной струйкой лижет стекло.
- Умер он потом, этот Терентьев. Обе ноги оторвало. В Гаграх, в госпитале, узнал я. Мне его карточку передали. Просил перед смертью... В общем - нету Терентьева, что говорить...
Он соскакивает со стола и опять начинает ходить по блиндажу взад и вперед. Карнаухов, не поворачивая головы, следит за ним глазами.
- Понимаешь, до войны для меня ребята были, ну, как бы это сказать, ну, чтобы пить не скучно одному было. А сейчас... Вот есть у меня разведчик один. Да ты его знаешь, комбат, тот самый, из-за которого мы с тобой поругались вроде. Так я за него, знаешь, зубами горло перегрызу. Или Гельман - еврей. Куда хочешь посылай, все сделает. У него семью, в местечке где-то, всю целиком фашисты вырезали...
Он прерывает себя на полуслове и, круто повернувшись, выходит из блиндажа. Слышно, как скрипят ступеньки от его шагов. Карнаухов опять принимается за свой рисунок.
- Вы что, не в ладах с Чумаком были, товарищ лейтенант? - деликатно спрашивает он, не поднимая головы.
- Да. Что-то в этом роде,- отвечаю я. Карнаухов улыбается.
- Рассказывал мне давеча. Из-за какого-то убитого. Так, что ли?
- Да. С немца началось.
- Не понравились вы ему тогда, говорит.
- Что ж делать, на всех не угодишь.
- А теперь как? Наладилось?
- Что наладилось?
- Помирились?
- А разве мы ссорились? Просто характер у него строптивый. Приказаний не любит. Я люблю таких. То есть не тех, которые приказаний не выполняют, а таких, как Чумак, задиристых.
- В этом ему не откажешь.
- Не только в этом.
- А мне казалось, не такие вам нравиться должны.
- Не такие? А какие же?...

слышь бунша,

poliman
иди какцент чини,малорик.А то не достигнешь заветной цифры 500 тыр, вложенных в дырявое корейское ведро Если ты не понимаешь разницы между Родиной и государством, то даже я не в состоянии этого объяснить

Мою страну сейчас просто насилуют ставленники оккупантов.Но ..это временное явление