Плывет, глядит. И видит: островок виднеется. Видимо, бугорок был ранее, или какая другая возвышенность местности, а теперича -- островок стал. Все вокруг затопило. Островок и получился. Понятно излагаю? Доходчиво? А на островке чегой-то белеется. И думает В. И. Ленин думу: «А чегой-то, дорогие товарищи, могет белеться на островке таком малокрохотном. Может, прокламации, какие меньшевик Мартов, в девичестве запамятовала фамилию, повсюду с аэропланов скидывает? И если это так, то надо бы эти прокламации сжечь, не читая даже.» Так думает В. И. Ленин, а одной рукой гребет к острову, а другой по карманам ищется -- спички щупает. А откуда у Ленина спички? Муж мой, Владимир Ильич (Ульянов) Ленин не курил ни разу. Частенько говорил мне в приливе нежности:
-- Надежда Константиновна, вот мировую революцию сделаем, тогда я и курну. Ужо!
Плывет, плывет к острову, спичек все нет и нет, а он видит, что не прокламации там белеются, а зайцы. Видимо-невидимо! Вероятно, когда большая вода случилась, твари эти, глупые, спасаться кинулись. Забрались на бугорок, ждут. А вода все прибывает и прибывает. Они друг к другу жмутся, ушами поводят, трясутся. А вода все прибывает и прибывает. Неминуемо!
Посмотрел мой муж, Володенька, на сию картину и расцвел душой. «Во, -- думает, -- сколько зайцев!» Подплыл совсем близко к островку, а они, твари глупые, сами в лодку прыгают. А он их по башкам прикладом. Прикладом по башкам. Для верности. Ни один не ушел. Некоторые уплывать от него пробовали -- не уплыли.
Много, много зайцев тогда насобирал. Целую лодку. И патронов сэкономил множество. Вот какой был у меня муж Владимир Ильич (Ульянов) Ленин экономный и запасливый!

А Сталина Иосифа Виссарионыча я не любила. Мы с ним разошлись по вопросам языкознания.

О том что ты не Ленин. Он то как раз, не став революционером, жил бы богаче, дольше и спокойнее.

Про зайцев - знатный приход у Боронихина случился.

обычно даёт статистика

+1 по разным частям империи грамотность крестьян была от 3 до 10%. Как правило грамотным был только священник, а все книги были в церкви. Какие книги могли быть у крестьян я даже не могу представить

Рассмотрим, например, итоги такого обследования 80-х годов XIX века по Курской губернии. В Путивльском уезде четвертую часть территории занимала полоса хуторов, она так и называлась – «Хуторян-ская полоса». В 167 поселениях этой полосы было всего 5180 дворов. Внимание Губернского статистического комитета привлекло странное несоответствие: из 29 официальных школ уезда на хуторянскую полосу приходилось всего 3, а уровень грамотности крестьян здесь был выше, чем в других местах. Тогда и обнаружили, какую роль играло самодеятельное обучение. Грамотные крестьяне были обучены «ходячими» («нахожими», «хожалыми») учителями.
Некоторые статистики познакомились – непосредственно и по рассказам крестьян – с бродячими учителями. Как правило, это были одинокие люди: крестьяне, отставные солдаты, кантонисты [Кантонисты – здесь: выпускники школ для солдатских детей], бывшие дворовые, монахи, заштатные церковнослужители и даже священнослужители. «Нередко ходячий грамотей лето проводит в скитаниях по святым местам, а осенью спешит в ту деревню», где прервал свою деятельность прошлой весной. Иные возобновляли преподавание в любом случайном месте.
Помещение учителю заинтересованные родители нанимали у бездетной вдовы или в малочисленной семье. Часто дело обходилось и без найма помещения. Школа обосновывалась в одной из семей учащихся либо переходила поочередно из одной семьи в другую. Здесь учитель преподавал, питался и ночевал. Если по договору провизия вносилась натурой, то в этот дом другие приносили муку, крупу, сало и пр. Доставляли солому для отопления. Плата за обучение составляла здесь 30 – 60 копеек в месяц за ученика.
На такого учителя в мелких курских хуторах приходилось по 5 – 6 учеников. В первый же базарный день после начала обучения родители должны были купить каждому по азбуке и по указке. Заниматься начинали после совместной молитвы. Изучали сначала церковнославянскую азбуку. Затем переходили к чтению по Часослову, Святцам, Псалтырю. Только после этого приступали к гражданской азбуке. Приобретались новые учебники. Бегло читать «и по-церковному, и по-граждански» здесь дети выучивались, как правило, за две зимы.
В курских материалах мы снова сталкиваемся с различением крестьянами умения читать и писать, о котором говорили выше применительно к XVIII веку. Статистик, знакомившийся с бродячими учителями, обнаружил, что не все они обучали письму, так как иные и сами не умели писать. Вот таким-то образом и в XIX веке определенная часть крестьянства, читавшая и древнерусскую и современную литературу, попадала при переписях в число неграмотных.
В то же время среди учителей частных крестьянских школ попадались на Курщине и такие, которые писали прошения, читали в церкви, управляли церковным хором. Такой учитель быстро становился авторитетным в деревне. Община ценила оставшегося на всю зиму бродячего грамотея – бывалого человека и за его рассказы, послушать которые долгими зимними вечерами часто собирались односельчане в избу-школу. Если же у «хожалого» обнаруживался порок – пьянство, родители учеников сразу же переставали его кормить и посылать к нему детей.
Народный опыт создания временных школ использовался местной интеллигенцией при открытии передвижных центров обучения в маленьких населенных пунктах. В обширной слободе Томаровке (Белгородского уезда Курской губернии), где жили бывшие крепостные крестьяне, в начале 80-х годов XIX века было три училища: министерское и два начальных (мужское и женское). Но в связи с активным выделением на хутора после реформы остро встал вопрос, в каком из хуторов открыть школу. Законоучитель начальной школы священник Маляревский предложил хуторским крестьянам «на основе опыта бродячих учителей» создать подвижные школы. Осенью 1884 года две такие школы – на 27 и 41 человек – были открыты в хуторах Казачеве и Дубинине. В них учили чтению, письму, элементарному счету и основным молитвам. Избу нанимали и обставляли необходимой мебелью за счет хуторской общины. На средства общины создали и библиотеку для учителя и внекласского чтения учеников. Учебниками детей обеспечивала каждая семья отдельно. Школа оставалась в одном хуторе до тех пор, пока дети не осваивали намеченный курс, обычно – три-четыре месяца. Затем все перевозили в другой хутор. Учителями в этих передвижных школах были подростки 14 – 15 лет из местных крестьян, окончившие Томаровское училище и дополнительно подготовленные к преподаванию Маляревским. Он же руководил их преподаванием, приезжая по воскресным дням: проверял пройденное, давал советы на следующую неделю. Учителя оплачивались общиной, питались у родителей учеников поочередно и ночевали в школе. Занятия велись с раннего утра и дотемна, с несколькими перерывами для отдыха и обеда. Длительность ежедневных занятий определялась задачей ускоренного освоения грамоты и счета. Это облегчалось еще и тем, что многим ученикам было уже по 12 – 13 лет. Да и группы были малочисленными.
В соседнем Новооскольском уезде такие же «подвижные» школы были открыты на средства земства, а не крестьянских общин. Отмечая, что крестьяне очень довольны передвижными школами, земские деятели справедливо подчеркивали, что школьное дело не должно строиться единообразно. Следует учитывать конкретные условия (Кисляков, 48 – 50). Этот подход, опирающийся на народный опыт, не потерял значения и в наши дни.
О вольных крестьянских школах Юхновского уезда Смоленской губернии земские исследователи подробно писали в 80-х годах XIX века.
Вид этих школ определяется прежде всего тем, был ли учителем пришлый человек, местный бобыль или же свой крестьянин, ведущий хозяйство. В первых двух случаях школу устраивали в наемном помещении либо же занятия переносили по очереди из избы в избу. Выбор делали заинтересованные лица, то есть родители, хотевшие обучить своих детей и объединявшиеся на время для решения этой задачи. Учитель в этих случаях нередко тоже «кормился по череду» в разных дворах.
Если же учителем был человек более или менее хозяйственный, школа устраивалась в его избе, по дворам он не ходил. Такой крестьянин-учитель мог оговорить себе и продукты в счет оплаты за занятия, но тогда уже в виде «отсыпного» – пуда или полпуда муки, мерки картофеля и обычно по возу дров с каждого ученика. Месячная денежная плата учителю – 50 коп.; если не было доплаты натурой, она подымалась до 75 коп. При оплате занятий за зиму в целом – 1 – 2 руб. Ученье в крестьянских школах продолжалось здесь от 2 до 5 месяцев, по договору. Самый распространенный срок был 4 месяца. Занятия шли только до Пасхи.
Об Одоевском уезде Тульской губернии земство сообщало, что там есть множество крестьянских школ с учителями из крестьян, отставных солдат, заштатных дьячков и др. Местные деятели откровенно признавались, что школы эти существуют без всякого участия земства «по недавней известности ему о существовании их». Вот так-то образованная часть общества открывала для себя крестьянскую культуру. Здесь кроется и еще одна причина того, что грамотность крестьян не попадала в официальную статистику. Ведь нередко она просчитывалась по числу обучающихся в официально учтенных школах.
Не менее примечательно в этом отношении и заявление Рязанской губернской управы в эти же годы: на Рязанщине «всегда были, существуют и теперь мелкие школки», но их никто не считал. Именно благодаря этим крестьянским «школкам» «северная часть губернии издавна грамотна» (Выделено мной. – М. Г.). Ряжская земская управа Рязанской губернии добавляла от себя, что в их уезде «в тех селениях, где нет нормальных училищ, существуют, без участия земства, школы грамотности с учителями из окончивших курс в нормальных училищах или из отставных солдат, дьячков и других грамотеев».
Известная нам уже по курским хуторам картина самодеятельных школ в «хате» с обеспечением учителя по договору с родителями была обрисована земцами и для Кромского уезда Орловской губернии. А земство Тотемского уезда Вологодской губернии обоснованно утверждало в 1880 году, что домашнее обучение детей при помощи учителей, не имеющих официальных свидетельств, дает населению столько же грамотных, сколько и училища. Тотемское земство жаловалось, что власти преследуют таких учителей, и ходатайствовало о специальном указании по этому поводу. В 1882 году появился такой циркуляр Министерства народного просвещения, согласованный с Министерством внутренних дел и Синодом. Разъяснялось, что лица, занимающиеся домашним обучением грамоте в селах, не обязаны иметь учительское звание. По этому циркуляру отстранять от преподавания следовало только за политическую или нравственную неблагонадежность.
Началось движение земств по оказанию материальной помощи «вольным» учителям в деревнях. За инициативным земством Тотьмы последовали в этом Ирбитское и Шадринское земства Пермской губернии, где тоже, как оказалось, были широко распространены стихийные крестьянские школы. Многие губернии лишь поддержали вольные школы, другие – сами их создавали по тому же типу. В целом земство в 80-х годах XIX века активно приняло опыт крестьянского обучения (Бунаков, 3 – 42).
Местами по-прежнему, как и в XVIII веке, наблюдатели видели особое внимание к грамотности старообрядческого крестьянства. Правительственные исследования и пресса описали это, например, по Костромской и Вятской губерниям.
«Почти все, – писали о местных раскольниках «Вятские губернские ведомости» в июне 1883 года – умели читать и писать. На воспитание детей и на их образование обращается несравненно большее внимание, чем в среде православной. (...) Мальчик учится под руководством отца, матери или наставника, какого-нибудь почтенного седовласого старика, который уже бросил землю, сдал ее общине или домашним и посвятил остаток своих сил обучению детей грамоте или закону. Главные предметы обучения: Часослов, Псалтырь и письмо. В последнее время стали учить «цифири», «книгам гражданской печати».

Оба обосрались

Горячая заинтересованность современников лишала подчас их объективности, особенно в пылу журнальной полемики. Но у нас есть возможность представить, что и как читали крестьяне, по многочисленным ответам на программы научных обществ. Для конца XIX века среди источников такого рода на первое место следует поставить материалы Этнографического бюро князя В. Н. Тенишева. Обширная программа Тенишева по разностороннему изучению народной жизни опиралась на опыт аналогичных программ Географического и других научных обществ России предшествующего периода. Она включала около пятисот пунктов, в число которых вошли ,и вопросы о чтении крестьян. Поступавшие в течение 90-х годов ответы корреспондентов об источниках получения книг, характере библиотек, вкусах и интересах крестьян в этой сфере, как и отклики на другие вопросы программы, были очень различны и по степени осведомленности, и по форме изложения: от лаконичных и неопределенных отписок до детальных перечней полного состава книг в отдельных деревнях. В целом же степень надежности фонда по этим вопросам очень высока: как в силу охвата многих губерний и получения информации непосредственно на местах от крестьян, так и благодаря многообразию социальной и идейной принадлежности самих корреспондентов.
Жители самых различных частей России, откликнувшиеся на те-нишевскую программу и затронувшие в какой-либо мере вопрос о круге чтения, единодушно отмечали интерес крестьян (как грамотных, так и неграмотных) к чтению, авторитет печатного и письменного слова в их среде. При большом количестве неграмотных широко практиковалось чтение вслух. Посмотрим, как это конкретно выглядело в разных губерниях.
Мне удалось найти в архиве, например, две относительно подробные информации о крестьянском чтении, поступившие в 1898 году в Бюро Тенишева из разных мест Орловской губернии. Начинаю с Орловской губернии потому, что нередко приходится слышать такие возражения: это, мол, только на Севере, да в Сибири крестьяне читали, а в центральных губерниях, где помещичьи крестьяне (или бывшие помещичьи, если речь идет о пореформенном периоде), там, мол, этого не было. Автор одного из орловских сообщений (Малоархангельский уезд, Алексеевская волость) отмечал, что духовная литература – «любимое чтение огромного большинства крестьян». Особенно предпочитали ее «пожилые и среднего возраста крестьяне и крестьянки», «серьезно относящиеся к чтению». Читали Евангелие на русском языке, жития святых. Из житийной литературы наиболее распространены были в этой местности: «Страдания св. мучеников Киприана и Юстины; Св. Евстафий Плакид; Жизнь и чудеса св. Иоанна, епископа Новгородского; Житие св. мучеников Гурия, Соймона и Авива».
Крестьянская молодежь – и парни, и девушки – любила, по мнению автора этого сообщения, светские книги: повести, рассказы и романы в лубочных изданиях. Но известны были и сказки Пушкина, «Тарас Бульба» и другие произведения Гоголя, сочинения Льва Толстого, Крылова, Кольцова. Все крестьяне ценили юмор в литературе. Всеобщим представлялся также этому наблюдателю интерес к книгам по отечественной истории. Он выделил особый интерес к событиям Куликовской битвы; очень популярны были здесь эпизоды благословения преподобным Сергием, участие в битве Пересвета и Осляби. Любили рассказы о Петре Великом, Екатерине II, о выдающихся полководцах – Суворове, Кутузове и других. Любили читать о событиях войны 1812 года (особенно об участии в ней простого народа), о русско-турецкой войне и осаде Севастополя. Сказки читали преимущественно дети – точнее, взрослые стеснялись в этом признаться. В каждой избе был печатный календарь; широко бытовали «Сонник», «Оракулы», «Соломоны».
Вторая информация из той же губернии (Орловский уезд, Богдановская волость) – о приобщении крестьян к чтению через бесплатные народные библиотеки, открывавшиеся в этот период на средства губернских земских управ. В Богдановской волости такая библиотека помещалась при сельском земском училище. По отчету библиотеки за 1896/97 учебный год она насчитывала 2864 постоянных посетителя; в отдельные дни количество их доходило до 50. Основную массу читателей составляли подростки и молодежь. Книги на дом брали в течение года 183 человека, из них 169 – крестьяне (остальные – духовные лица и разночинцы). Читали беллетристику, религиозно-нравственные, исторические, медицинские, сельскохозяйственные книги (ГМЭ, 1046, 1252).

это скорее этнографическое и культурное исследование. Причем, судя по предисловие, несколько ангажированное, все же 91 год и" нам все врали"

Николай второй будучи еще цесаревичем отправился в "круиз" на крейсере Память Азова во Владивосток в 1890-1891 годах, щедро одаривая изделиями Фаберже заморских гостей,

SB писал(а):
Оба обосрались


Трое, Поклонская ещё.

жидко обгадилась, особенно по Суворову

Да вам если б не разжевали, никто б и не заметил.

Причем в этом же вагоне ехало еще 30 человек, в других вагонах ехали меньшевики, эсеры и т.д. и?

А че все так возбудились? Зачем защищать этого мутака Ленина, как будто в начале 20 века из -за его революционных движух Росиия намного меньше народа потеряла, чем из-за Гитлера.

хлеб с молоком

мне вот интересно, как эта девушка в одночасье стяжала столько врагов среди лоловских белоленточников? мыслимо ли это без указки "из центра"?

Ильич писал апосля победы свободы и демократии, что дескать чем больше положим, тем лучше.

В ходе Гражданской войны в России Ленин лично был инициатором и одним из главных организаторов политики красного террора, проводившейся непосредственно по его указаниям[148]. Ленинские указания предписывали начать массовый террор, организовывать расстрелы, изолировать неблагонадёжных в концентрационных лагерях и проводить прочие чрезвычайные меры[149].

5 августа 1918 года в селе Кучки Пензенского уезда были убиты пять продармейцев и трое членов сельского комитета бедноты. Вспыхнувшее восстание перекинулось на ряд соседних уездов. Ситуация осложнялась тем, что в 45 километрах от места событий проходил Восточный фронт. 9 августа 1918 года Ленин отправил в Пензенский губисполком указания[150][151][152]: «Необходимо произвести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города»[149]. 11 августа 1918 года Ленин отправил телеграмму о подавлении кулацкого восстания в Пензенской губернии, в которой призвал повесить 100 кулаков, отнять у них весь хлеб и назначить заложников[153]. После отправки ленинских телеграмм были арестованы и расстреляны 13 непосредственных участников убийства и организаторов восстания. Кроме того, в уездах были проведены сходы и митинги, на которых разъяснялась продовольственная политика Советской власти, после чего крестьянские волнения прекратились[105].

В связи с этим стоит учесть[105], что Ленин часто употреблял жёсткие, но декларативные выражения. Так, Ф. Раскольников вспоминает, что Ленин на принятие Кронштадтским советом резолюции о переходе к нему власти (к чему большевики, кстати, не имели отношения), заявил: «Что вы там такое наделали? Разве можно совершать такие поступки, не посоветовавшись с Цека? Это нарушение элементарной партийной дисциплины. Вот за такие вещи мы будем расстреливать…»[154] В 1918 году Ленин заметил, что за срыв монументальной пропаганды Луначарского следует «повесить», в 1921 г. Владимир Ильич написал П. Богданову, что «коммунистическую сволочь» следует сажать в тюрьму, а «нас всех и Наркомюст сугубо надо вешать на вонючих верёвках». Из этого видно, что подобный декларативный стиль был типичен для Ленина, хотя и не всегда предполагал практическую реализацию[105].

Описание путей воплощения в жизнь указаний большевистского лидера о массовом Красном терроре представлено в актах, расследованиях, справках, сводках и других материалах Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков[148].

В учебнике истории КГБ указывается, что Ленин выступал перед сотрудниками ВЧК, принимал чекистов, интересовался ходом оперативных разработок и следствия, давал указания по конкретным делам[155]. Когда чекисты в 1921 г. разрабатывали дело «Вихрь», Ленин лично участвовал в операции, заверив своей подписью подложный мандат агента-провокатора ВЧК[156].

В середине августа 1920 года в связи с получением информации о том, что в Эстонии и Латвии, с которыми Советская Россия заключила мирные договоры, идёт запись добровольцев в антибольшевистские отряды, Ленин в письме Э. М. Склянскому призывал «перевешать кулаков, попов, помещиков»[прим 17]. В то же время план не имел продолжения. Наоборот, 28 октября 1920 года правительство РСФСР направило ноту правительству Великобритании с указанием на преступные деяния отрядов Булак-Балаховича, и в тот же день ноту в Латвию, в которой указывало на статью IV мирного договора о «воспрещении образования на территориях обеих стран военных отрядов, направленных против другой договаривающейся стороны»[105][прим 18].

Даже по окончании Гражданской войны, в 1922 году В. И. Ленин заявляет о невозможности прекращения террора и необходимости его законодательного урегулирования[прим 19]

В советской историографии эта проблема не поднималась, но в настоящее время её исследуют не только зарубежные, но и отечественные историки.