РУБЕЖ
К осени сорок первого даже самые недалекие поняли -- бегством уже не спастись. Те, кто сумел выжить беспощадным летом и горькой осенью, рассказывали о мгновенных танковых прорывах, когда серые коробки с крестами вдруг оказывались там, где их никак быть не могло. Они несли с собой нечто худшее чем смерть -- чувство бессилия перед лицом врага. Тогда, этими жуткими месяцами, стоило кому-нибудь заполошно крикнуть «танки!», как самые разные части мгновенно превращались из боевых подразделений в неуправляемую толку. Это было невыносимо. И в то же самое время, даже не полковая газета, а солдатский телеграф все чаще и чаще рассказывал о тех, кто решался разменять свою жизнь на жизнь врага. Их последний бой очень часто оставался никому не известным, но, уходя от нас, они не просто забирали с собой частицу силы врага, -- за самую дорогую на свете цену они покупали чуть-чуть времени и чуть-чуть силы для тех, кто под бомбами рвался на фронт, кто день и ночь надрываясь копал тысячи километров траншей и противотанковых рвов и эвакуировал на восток сотни заводов. Они уходили веря в тех, кто оставался защищать Родину после них. Так сотни тысяч и миллионы судеб отдельных людей начали складываться в единую судьбу народа, заглянувшего за край и осознавшего, что его пришли стереть с лица земли.
1075-й полк 316-й стрелковой дивизии, а вместе с ним и четвертая рота второго батальона, отчаянно отбивались почти два месяца подряд. Атаки, бомбежки и артобстрелы выбивали людей, мучал непосильный труд по бесконечной прокладке траншей сначала по колено в грязи, а потом в как-то очень быстро промороженной до звона земле. Постоянный холод вытягивал последние запасы сил, и от невозможности согреться и хоть чуть-чуть передохнуть люди сатанели едва ли не больше чем от непрекращающихся обстрелов. С оружием тоже все было так себе, взвод тылового охранения, а ныне противотанковый, и без соответствующей артиллерии, это как спрашивается? А вот так. Действительно, пушки даже в полковой батарее выглядели древними и явно не нашими. Впрочем, даже таких у них не было, все как у всех -- гранаты, бутылки с зажигательной смесью да одно ПТР. И все это длилось, длилось и длилось...
Когда его расчет накрыло, сержант успел ощутить весьма сложный набор чувств -- дикий ужас, вырвавшийся из какого-то древнего, забытого подпола его души, почему-то проблеск благодарности товарищу старшему сержанту из учебки, все-таки научившего их рыть окопы как полагается, и злость на то, что его, бойца Красной Армии, загоняют в земляную щель как недобитую крысу. Злости было больше. Но мир ничего не узнал об этих переживаниях, потому что там, наверху, мир стремительно менялся -- немец решил ударить именно на их участке. Десятки тонн промороженного грунта, вздымались по всей их позиции. Над полуосыпавшимися брустверами с визгом неслись осколки, стремясь пересечься с летящими в обе стороны пулями. Сержант еще крепче сжал зубы и потянулся за гранатами, но грохочущее вокруг него пространство вдруг неуловимо, без перехода и боли, схлопнулось в точку и исчезло.
* * *
Когда к нему вернулась способность ощущать окружающий мир, кругом по-прежнему вился дым, пропитанный выхлопами двигателей, кислым привкусом тола, чадом горелой резины и тряпья. Но дым почему-то становился все реже, а он сам... он сам поднимался все выше. Когда под ним потянулись траншеи, он даже огляделся, пытаясь внушить себе, что его, потерявшего сознание, вывозят на каком-то неслыханном санитарном аэроплане, но не увидел ничего, лишь рваные дымные лохмотья вокруг да рыже-белая мешанина внизу. Под ним ползли серые коробочки, они время от времени останавливались, разукрашивая себя серым, черным и темно-красным. А затем сержант погрузился в особенно большой дымовой клок и все вокруг стало серым.
Вынырнув из этого облака, царапнувшего его душу чем-то жестким, он сначала не понял, что же изменилось. Кругом все так же лежали заснеженные поля, сверху нависало заметно приблизившееся тяжелое ноябрьское небо, но чего-то не было... и вдруг он понял, чего именно -- бой кончился, но тут же поправил себя -- дело не только в кончившемся бое. Местность была та же, он был в этом уверен, но траншеи исчезли, не было ни битых, ни атакующих танков, ни россыпи пехоты за ними. И еще: сержант почему-то знал, что его связь с привычным миром еще не порвана до конца, что тонкая но прочная нить еще длится, и это невероятное чувство вдруг поднялось в его бесплотной душе волной чистой незамутненной радости.
Воздух на высоте пах зимой и снегом, а внизу происходило какое-то движение. Невысказанного пожелания вполне хватило, чтобы мгновенно спуститься пониже и разглядеть колонну машин, довольно быстро продвигающуюся по снегу и пожухлой траве. Неужели подкрепление немцам?! Но приглядевшись, сержант понял что все еще непонятней. Таких странных машин он не видел ни у немцев, ни тем более у наших. Разноцветные (!), чуть поменьше полуторки, незнакомой приглаженной формы, без привычных крыльев и фар, с огромными окнами и почему-то с яркими необычными картинками на бортах... однако сразу было ясно, что эти авто свободно проедут там, куда родимой полуторке лучше не соваться. Над многими машинами колыхались прутики длинных антенн. Чем дольше он смотрел на странную процессию, тем больше изумлялся: ехали гражданские и без оружия, в цветастых ватниках (ватниках ли вообще?), много женщин... Кое-кто был в зеленой пятнистой одежде, похожей на маскхалаты полковых разведчиков, но сразу было понятно, что это такие же штатские. Однако командиры у них явно были и порядок поддерживали: машины двигались к известной им цели в походном построении, иногда ненадолго останавливаясь, чтобы организованно пересечь неглубокий брод или канаву. Впереди явно шла разведка. В сознании вдруг всплыло непонятное слово «уазик», явно имеющее ко всему этому отношение. Ему захотелось больше узнать об этом решительно невозможном в его времени и пространстве подразделении... Времени... сержант внезапно понял, что его его личное время словно остановилось между двух ударов уже несуществующего сердца.
И тут он увидел, куда идет эта колонна и страшно удивился, как мог не заметить раньше такое. Там, где когда-то был их полковой КП, теперь из промороженной земли вырастали циклопические фигуры, словно вылепленные из тяжелого ноябрьского неба. Эти суровые холодные гиганты преграждали путь чему-то очень страшному, и теперь сержант точно знал -- чему именно. Он не поверил своим глазам, вернее, зрению, в его мире это было так же невозможно, как и разноцветные гражданские машинки, идущие в походном строю. Однако здесь это было, и колонна целеустремленно шла к колоссальному монументу. «А ведь мы победили! -- вдруг подумалось ему. -- Форма-то наша, да и ППШ, опять же. Что же здесь такое было? Да и машины эти, получается, тоже наши».
Когда колонна подошла к монументу, и гражданские нестройной, но дружной толпой направились к нему, сержант как-то сразу оказался среди них. Тут же пришло понимание -- наши! Это удивительное чувство родства невозможно спутать ни с чем. Родина -- вот что было у них общее, и этого оказалось достаточно. Каждый обращенный к нему взгляд -- а он мог поклясться, что многие как-то ощущали его присутствие здесь -- вливал в него силы и истончившаяся до невидимости ниточка, привязывавшая его к тому окопу, набирала прочность с каждым мигом. Сержант как будто прозрел, осознав, что ниточка эта есть часть непредставимого по масштабу полотна истории народа, простирающегося безмерно далеко в будущее. В него вплетались и ниточки, тянущеся от гражданских, склонивших головы перед монументом, и тех, кто сражался на этих полях сотни лет назад. Он ощущал каждого из их по отдельности и всех вместе, чувствовал, какие разные водители и пассажиры этих машин, но сплетение это порождало спокойную уверенность в том, что если придет час, каждый из них займет его окоп не колеблясь.
Сержант откуда-то знал, что может находиться здесь очень недолго, но расставание с этим странным временем все равно оказалось неожиданным. К ногам серых великанов легли букеты, столь невозможно яркие поздней подмосковной осенью, и сержанту вдруг почудилось, как монумент с замершей в строгом молчании группой превращается в друзу дымчатого хрусталя, а алые пятна цветов становятся языками пламени, лижущими борта горящих танков. И перед тем как навсегда исчезнуть из удивительного кусочка будущего, он поймал уверенный и в то же время удивительно теплый взгляд немолодого уже человека. Невысказанное, но безошибочно понятое ими обоими чувство пахнуло теплом дружеского объятия и правильности происходящего, и сержант, забывшись, вытянулся и так же мысленно ответил: «Есть!»
* * *
Руки появились как-то сразу и немедленно дали о себе знать сочетанием самых разнообразных болей, от тупой ноющей, вызванной переохлаждением, до дергающей и рвущей в тех местах, где кожа была сорвана о металл и ледяную землю. «Ух ты, здорово, даже пальцы, стало быть, на месте! Значит, повоюем еще!» -- обрадовался сержант. Плохо, когда нечем сорвать кольцо гранаты.
А затем в окружающем мире лопнула какая-то очень туго натянутая струна и все только что промелькнувшие чувства, ощущения и воспоминания смело ударной волной понимания: наступила минута, ради которой он пришел на Землю. Он вспомнил, что пережил буквально только что. Должно было произойти что-то очень важное, такое, по сравнению с которым его личная боль не значит почти ничего. Сержант на мгновение прикрыл глаза и инстинктивно позволил себе настроиться в унисон с этим могучим неслышимым аккордом и так же неосознанно позволил себе подчиниться этому приказу.
Все происходило в полной тишине, как будто перед глазами заезжий киномеханик крутил свое черно-белое кино. Несколько закопченных танков в искрах рикошетов неслышно перемалывали оставшиеся до позиции последнюю сотню метров снега, испятнанную копотью и вывороченным грунтом. На лобовой броне иногда вспыхивали слепящие бабочки пулеметного огня, но сержант отчего-то знал, что сейчас это не представляет для него опасности. Ему нужно лишь вслушиваться в себя и выполнить то, что должно. Потянувшись вправо, он сразу же нащупал приклад полузасыпанного ППШ. Судя по ощутимой тяжести, барабан был полный. Металлический привкус во рту и характерный запах оружейной стали, смазки и горелого пороха, казалось, превращались один в другой.
К этому моменту танкисты, видимо, решили, что сопротивление русских полностью подавлено. Может быть, от попаданий и тряски в командирском танке вышло из строя радио или же осколком срезало антенну, но факт остается фактом: одна из машин остановилась, не доехав до его позиции совсем чуть-чуть. Башенный люк со скрежетом откинулся, и оттуда показался явно командир -- такие цацки абы кому носить не дали бы, подумалось сержанту. Он не дыша начал наводить автомат, но тут же замер -- к этому танку с дымом и лязгом подкатывался второй. Сержант как будто понял, что произойдет буквально через минуту. Все так и вышло: немцы решили посоветоваться и осмотреться.
Открылся люк второй машины, и в нем появился еще один немец, правда, не столь разукрашенный, но явно тоже не из простых. Над изуродованным полем, будто добивая то немногое, что осталось после снарядов, бомб и гусениц, зазвучала рваная вражеская речь. Сержант, затаив дыхание, по миллиметру поднимал оружие. И когда обе жестикулирующие фигурки уютно устроились в прицеле палец сам надавил на спусковой крючок. Дальше все произошло очень быстро -- автомат взревел, и стальная метла калибра 7,62 хлестнула по башням, выбивая кровавые ошметья. Немецких командиров пытались стащить вниз, они еще дергались от попаданий, но было уже поздно -- ход истории переменился. Танки еще несколько секунд, замерев, стояли на месте, а потом произошло невозможное: рявкнув, они начали отползать, истерически полосуя белое пространство перед собой пулеметными очередями.
Сержант этого уже не видел; как только автомат замер у него в руках, он неслышно стек на дно окопа. Перед невидящими глазами снова встали суровые великаны в заснеженных каменных шинелях, замершие перед ними гражданские из «уазиков», и сержант потянулся к их теплу. Он знал, что его взвод выстоял, а почти проломившие их оборону немцы остановились и как-то сразу откатились назад. А лавина, которую сорвала его очередь, набирала ход, перекраивая мир и историю. Погибая в этом беспощадном бою, его товарищи сумели выиграть несколько часов для полка, и он уже занимал следующую линию обороны. Прикрытые им остатки других наших частей отчаянным рывком также сумели перегруппироваться и закрыть врагу доступ к Волоколамскому шоссе, Москве и будущему России. До Победы еще было непредставимо далеко, но теперь на длинной этой дороге не осталось развилок.
* * *
Одна за одной песчинки с развороченного бруствера беззвучно сыпались на дно окопа. Пусть каждая из них значила очень мало, миллионы их меняли лицо земли. Они смешивались с изящными снежинками и сгустками замерзшей крови, незаметно залечивали язвы воронок и рубцы окопов, становились субстратом для почвы, на которой предстояло прорасти первым травинкам. Пройдет время, утихнет боль и снова недолгим летом над подмосковными полями будут катиться волны ароматов полевых цветов. Все будет хорошо.
Но для этого какая-то песчинка должна лечь в окоп первой.
(c) Домосед.
Кто напишет, что многа букв, тому страпон в жопу.
На форуме 16 лет
Сообщения: 481
Откуда: СО
Авто: Stels Navigator 170
На форуме 14 лет
Сообщения: 295
Откуда: АринбурхЪ
Авто: Maybach 62s - хочу, ВАЗ 2107, 1997, карб+ГБО LANDI - есть
На форуме 19 лет
Сообщения: 11386
Откуда: местный
Авто: старое
На форуме 18 лет
Сообщения: 134
Откуда: МО. ЧГ.
Авто: 3163 Ltd(3)
На форуме 17 лет
Сообщения: 256
Откуда: Москва
Авто: VW Tiguan
На форуме 15 лет
Сообщения: 4939
Откуда: город задымленных балконов
Авто: АКПП, Робот, Гнутая рама
На форуме 18 лет
Сообщения: 4503
