ВВЕДЕНИЕ
Сегодня происходит отход от властвовавших прежде в советской России стереотипов по отношению к роли и месту религии в жизни, как отдельной личности, так и общества в целом. Важно по-новому оценить её реальное, влияние на формирование культуры и, тем самым, на стабилизацию и гармонизацию социальных отношений. Такое воздействие религии обуслов-лено местом, какое она занимает по справедливости, находясь в органичной связи с историче-ским развитием государства, этноса и отдельной личности. Утверждение в сознании широких масс духовности, нравственности и морали, а также милосердия, братолюбия, бескорыстно-сти и трудолюбия по справедливости являются как национальными и общечеловеческими, так и, в первую очередь, христианскими ценностями, высокими завоеваниями христианской культуры и цивилизации.
Понятие ?духовность? прочно вошло в современный культурный лексикон. Но, к сожале-нию, оно стало модным и очень часто используется не в прямом своём значении, а лишь как синоним нравственности, гуманности и т.п. По своей семантике понятие ?духовность? доста-точно однозначно указывает на принадлежность к области духа, идеальному как противопо-ложности телесному, материальному. И, если провозглашается приоритет духовных ценно-стей, то это должно подразумевать кардинальные изменения всей идеологии, мировосприятия и мироощущения.
Следует вспомнить: ?Вначале бе Слово, и Слово бе у Бога и Бог бе Слово?. Для русской литературы эти слова имеют буквальный смысл, ибо сама письменность на Руси появилась именно в результате проповеди Святых Кирилла и Мефодия. До XVII века официальное письменное слово в России существовало только в виде церковной и богослужебной литера-туры. Отношение к ней было благоговейное как к Богоданной. Пишущий выполнял только службу проводника Божественного откровения, и отношение к нему читателей было соответ-ствующим. В этом состоит источник особенности русской литературы. Одной из существен-ных ее сторон, без чего понятие о ней не будет полным, ? это как бы часть знания о Боге, о вечных ценностях, составляющих основу духовного образа человека ? о добре, любви и кра-соте. Это умение отличить истинное Слово от словесных нагромождений и прямой лжи. Воз-вращение слову образности как свойства художественного и религиозного восприятия у на-родов православной культуры ведёт к соборности, возрождению ?единочувствия?, ?единови-дения?.
В русской литературе проблема личности тесно связана с вопросом о русском националь-ном характере. Справедливо было замечено, что ключ к разгадке ?загадочной русской души? следует искать в русском языке, продукте сопряжения церковнославянской гармонии и вели-корусской стихии. И, если русские писатели сумели овладеть исторически развивающимися стихиями русской речи, то это и означало духовное проникновение в русский национальный характер.
Именно русская литература обеспечивала последние сто лет зачастую первоначальный и глубинный взгляд на мир, образовывала образно-языковое представление мира и иерархию духовных ценностей, которые лежат в основе формирования национального характера. А так как русская литература и русская словесность в целом сформировались в лоне христианской культуры, то важно понять, что православное миросозерцание и создает те предпосылки от-ношения к миру и людям, которые характерны для истинно русского человека и для боль-шинства героев русской классики.
Положительные характеры русской литературы крепко связаны с православным миро-ощущением. Оно проявляется в их поступках непоказно, ненавязчиво; иногда и в тайне от других совершают они добрые дела не для земной выгоды, а во спасение души, по внутрен-нему, не важно, осознанному или нет, чувству любви и христианского долга, воспринятых ими от младых ногтей. Герои русской классики несут в себе и сознание греха, и органическое стремление к покаянию, и жажду делать добро, и взлёты к идеалу святости и безграничной жертвенности ?за други своя?. Оказывается, что есть сила, одолевающая земные условия, что есть люди ?высокой пробы?, всегда поступающие в согласии со своим представлением о должном.
Мы ?найдём в русской литературе образы куда более сильные, чем знаменитые женские образы Диккенса?, ? пишет священник Артемий Владимиров. ?Как бы ни воспринималось сегодня движение декабристов, но подвиг ни в чём неповинных пред Отечеством жен их вос-петых отечественной лирой?, это не Эллочка-людоедка, не маленькая Вера, не ?интердевоч-ка?, которыми заполнены несчастные юные головки! Мир сегодняшний предлагает нашей молодежи поклоняться блуднице-манекенщице. А что же русская литература? Вглядимся в портрет, такой романтичной вначале, Татьяны Лариной, для которой верность супружеской любви стала превыше всего, являющий миру поразительную красу настоящей русской жен-щины... Или в образ Машеньки Мироновой из ?Капитанской дочки?, он полностью чужд ди-дактизма, идеологичности, подминающей под себя правду жизни. Вот настоящее русское ли-цо, живое, динамичное, пробуждающее в душе все самое светлое, образ воистину учитель-ный, хотя совершенно ненавязчивый. ?Верность и преклонение пред родителями, целомуд-ренное отношение к жениху, подчинение плотского духовному, любовь, жертвующая собой и возводящая слабую девушку на вершину бесстрашия и мужества, готовность все преодолеть ради спасения любимого ? воистину перед нами прекрасная человеческая судьба, вникнув в которую, пройдя с которой по всем жизненным вехам, от рождения до смерти, учащиеся по-лучат противоядие против бездуховности и порока, уничтожающего умение отличать доброе от плохого. Русская литература ? это настоящий кладезь, в котором мы найдем и уроки пат-риотического воспитания, и семейный идеал, достаточно вспомнить купца Калашникова, за родимую женушку восходящего на эшафот, и выразительность славянского характера у Лес-кова, и здоровые неповреждённые народные начала в прозе И. Шмелева?.
Однако, изучая русскую литературу, мы не должны фетишизировать русских писателей, объявляя их учителями жизни. Нет, они были ищущими, страждущими личностями, они зада-вали сами проклятые вопросы, не всегда получали на них ответ, они ошибались и удалялись от истины. Но необходимо осмысливать русскую литературу, философичную по своему скла-ду, болеющую вечными вопросами. ?Через образ Раскольникова показать ограниченность всякой революции и мятежа, сопоставить образ революционера в подряснике ? Гриши Доб-росклонова и подвижнические труды святого Иоанна Кронштадского?.
Следует помнить и давнюю традицию противостояния крайнего материализма в русском менталитете, представленного, что интересно, иногда детьми служителей церкви (Белинским, Писаревым, Чернышевским, Добролюбовым), с одной стороны, и духовной неправославной тенденцией (Чаадаев, Соловьев, Розанов) ? с другой. Следует назвать среди наших учителей и таких писателей-философов, как Толстой и Достоевский. Однако если Толстой вошел в соз-нание русских как ниспровергатель, то Достоевский воплотил в своём искусстве любовь лю-дей во Христе, сказал нам правду об антихристовых соблазнах России.
Великая русская литература есть совершенно особое явление, далеко выходящее за пре-делы искусства. Это нечто такое, которое можно назвать в расширенном смысле нравствен-ным богословием, духовным мостом во всемирную культуру.
Нет такого русского поэта, в творчестве которого не затрагивались бы темы, связанные с жизнью и спасительным подвигом Господа нашего Иисуса Христа. Практически все наши отечественные поэты всех времен (вплоть до современных), непосредственно или косвенно, но откликались в своем творчестве на Благую Весть христианства. Одновременно с этим, ве-ротерпимость православного мировоззрения всегда подавала соблазн для собственного ?бо-готворчества? писателей. Тема ?бог и человек? является неизбывной в русской литературе. Можно попытаться сделать ?срез? русской поэзии XIX века для получения хотя бы общего представления о действующих в ней духовных течениях. Заранее следует оговориться, что попытки разорвать механически русскую прозу и поэзию являются грубой ?примитивизаци-ей? сложнейшего явления. Как можно разделить, например, А.С.Пушкина или М.Ю.Лермонтова на поэта и прозаика? Слабым оправданием такого подхода может служить лишь искренность желания разобраться в сложнейшем явлении.

Православие ? как метод критического анализа
Условно ? логически - хронологическое разделение русских писателей на ?плеяды? (пушкинская, тютчевская ?), безусловно, имеет смысл при рассмотрении литературных (стилистических, размерных, языковых, философских ?) особенностях различных школ и течений. Но любые попытки применить подобный прием к духовному измерению поэзии и литературы вообще терпят крах. Можно очень долго и подробно рассматривать творчество отдельного поэта или школы, выявлять связи и вскрывать философское содержание образов, но если не держать при этом перед мысленным взором Священного Писания, как объеди-няющего начала, то никогда не удастся сложить единой картины. Не случайно очень мало ли-тературы, обобщающей духовные тенденции русской поэзии, зато достаточно много частных пространных статей, например, о метафизике Бродского или о религиозном нигилизме Ме-режковского. Объяснение духовного содержания творчества писателей с позиций традици-онного христианства и православия ? подход не выигрышный с точки зрения ?шоу-безнеса от литературы?. Традиционализм не эпатирует публику. Поэтому большинство публикаций, в той или иной мере затрагивающих духовную составляющую стихов русских поэтов, подроб-но рассматривает именно ?Боготворческие?, а по сути ? ?Богоборческие? произведения, ук-лоняющиеся не только от православной традиции, но и вообще от каких либо традиционных конфессиональных тенденций. В переводе с греческого ?ересь? ? отклонение. Именно на еретических произведениях фокусируется внимание критиков. Но отклонения от нормы ни-когда не являлись показателями направления развития, чего бы то ни было. Ни в коем случае не претендуя на полноту обзора, попытаемся составить общее представление, с точки зрения православного человека о духовном измерении русской поэзии XIX века.
Православие ? как метод анализа и оценки русской литературы практически не исполь-зуется литературными критиками. При этом неоднократно предпринимались попытки делать анализ духовной составляющей различных русских поэтов. Без единого подхода, объеди-няющего различные произведения, такие попытки оказывались весьма малопродуктивными. Почему? Все объясняется очень просто. Духовная и философская лирика ? это отражение ис-каний поэтов, как простых смертных людей. Они, являясь образованнейшими, прогрессив-нейшими и наиболее информированными людьми своего времени, получившими европейское образование, практически все были людьми малоправославными и малоцерковными. Они ме-чутся во мраке безверия в поисках света и очень убедительно и образно призывают идти ?ту-да, или нет - лучше туда??, притом, что у самих них духовное зрение искажено или вовсе атрофировано западным католицизмом и протестантизмом. Воистину они ? ?слепые вожди слепых?. Русский же народ, несмотря на свою ?темность? и ?забитость? никогда не терял внутреннего православного строя, сверяя по нему свою внутреннюю и внешнюю жизнь. Главная трагедия писателей-поэтов XIX века в России состоит в том, что, получив богатство знаний в просвещенной Европе, они оставили там свою святоотеческую веру. Именно этим самым они ?страшно далеко удалились от своего народа?, который, в общем-то, и собирались просвещать, кому отдавали свое искреннее служение, кого призывали к борьбе за счастье (в своем понимании). Естественно, что ?народ не внемлет?. Иначе и быть не могло. Писатели, оставаясь внешне русскими, утратили духовное единство с Отечеством и народом. Они чув-ствуют этот разрыв, страдают, пытаются его преодолеть, поднимая ?уровень образованности народа до своего?. Проблема в том, что ?знание? и ?вера? категории различные. Как можно, например, сравнить ?мокрое? и ?соленое?. Просвещение необходимо, кто же будет спорить, но более важен возврат ?отломившихся ветвей? к духовным первокорням. Поэты, которые осознали это и признали приоритет духовного над материальным и вернулись к православию ? они с искренней радостью принимаются народом как ?заблудшие сыны? в отеческие объя-тия. Другие авторы, оставшись на материалистических позициях, навсегда утверждаются в лагере ?господ дворянских революционеров?. Они совершенно чужды народу. При этом сами себя числят в прогрессивной части общества, тогда как народ, по их понятиям, не способен оценить их порывы и призывы исключительно по своей ?необразованности?. Применение православной оценки литературных произведений XIX века расставляет все на свои места. Не касаясь, художественных особенностей и приемов мастерства каждого автора, а рассматривая только мировоззренческие ?установки? можно достаточно бегло определить: кто из писате-лей в тот или иной момент времени страдал гордыней, унынием, тоской, отчаянием ? и мно-гими другими грехами, подробно классифицированными Святым Иоанном Лествичником еще за 1500 лет до рождения любого из наших поэтов.
Проще всего классифицировать поэтов по временам творчества. Принято говорить об ?эпохе Пушкина?, ?эпохе Лермонтова?, о ?золотом? или ?серебряном? веке русской поэзии. Неясно, более правильно было бы иначе группировать писателей. Способ классификации ? предмет особой дискуссии, но, в первом приближении, имеет смысл подразделить поэтов по основным центральным авторам. Такое деление, с точки зрения духовности, весьма условно, так как каждый человек (и поэт) ? целая вселенная, тем не менее, общие философские тен-денции в каждой группе просматриваются достаточно четко.

Философская лирика Пушкина (1799-1837)
По сути, пушкинское творчество - отражение духовного пути Человека: со всеми взле-тами и падениями, с заблуждениями, самообманом - и их преодолением с вечным стремлением к самопознанию и познанию мира. Так, юность не может не узнать себя в восхитительном эпикурействе ранней пушкинской лирики: жить надо днем сегодняшним, стремясь возможно более полно исчерпать все радости, которые он нам несет, и кто зна-ет, что будет завтра?! Упоительное ощущение своей молодости, силы, здоровья и желание сполна насладиться ими торжествуют в каждой сточке стихотворения 1814 года "Пирую-щие студенты":
Друзья! досужный час настал;
Все тихо, все в покое;
Скорее скатерть и бокал!
Сюда вино златое!
Шипи, шампанское, в стекле.
Друзья! почто же с Кантом
Сенека, Тацит на столе,
Фольянт над фолиантом. ?
Под стол холодных мудрецов,
Мы полем овладеем;
Под стол ученых дураков
Без них мы пить умеем.
Из всех философов пирующие студенты выбирают Эпикура бросившего в века девиз: "Живи сегодняшним днем!" Жизнь ценна лишь пока мы молоды, пока гибки наши тела, пока души полны огня и желаний.
Так ставится знак равенства между юностью и жизнью. В 1820 году в стихотворении "Мне вас не жаль, года весны моей..." Пушкин подведет итоговую черту, по-новому ос-мыслит минувшую пору ранней юности - и простится с ней. С чем расстается без сожале-ния лирический герой и о чем он все же жалеет? "Не жаль", казалось бы, всех примет юно-сти: "мечты, напрасной" и "таинства ночей", "неверные друзья", "венки пиров", "измен-ницы младые"... Все, что, составив смысл жизни до сих пор - веселье, любовь, пиры, - утра-тило в его глазах свою ценность, оставлено без сожаления. Жаль не времени, потраченного бездумно, но самого бездумья, уже невозможного. Такова цена опыта.
Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел...
- скажет Пушкин в "Евгении Онегине", ибо человек, сполна насладившийся молодостью, взявший от нее все, развивается полноценно, гармонично. Ведь "грустно думать, что на-прасно была нам молодость дана..." Ничто в жизни не дается "напрасно", все требует осмыс-ления. Момент прощанья с юностью тяжел, утрата прежних ценностей приравнивается к утрате самой жизни:
Я пережил свои желанья,
Я разлюбил свои мечты
Остались мне одни страданья,
Плоды сердечной пустоты.
Впервые в 1821 году в радостном, светлом мироощущении Пушкина звучит воистину трагическая нота, появляются мотивы пустоты и одиночества. Не следует забывать, что 1820-22 годы - расцвет романтизма в творчестве поэта, а самоощущение романтика слагается из чувств одиночества, преждевременной старости души, борьбы с враждебным миром и собственной "судьбой жестокой"...
Логический итог рабства - полная девальвация всех нравственных ценностей, обесчело-вечивание мира. Добро и то - все стало тенью...
Стихотворение того же года "К Морю" завершает романтический период пушкинского творчества Оно стоит как бы "на стыке" двух периодов, потому в нем присутствуют и неко-торые романтические темы и образы, и черты реализма. Это прощание - во всех смыслах. И с реальным Черным морем, с которым расстается (в 1824 году Пушкина высылают из Одессы в Михайловское, под надзор родного отца), и с морем как романтическим симво-лом абсолютной свободы, и с самим романтизмом, и с собственной юностью.
Это стихотворение интересно сопоставить с "Узником". В обоих важнейший мотив- мотив бегства, стремления к свободе. Как он звучал в "Узнике", помните? "Куда бежать?" - так вопрос не стоял: "Туда!", в возвышенный романтический мир. Теперь же нет и не может быть прежней однозначности ответа
Мир опустел... Теперь куда же
Меня б ты вынес, океан?
Ибо бежать некуда, нет иного мира там, "где за тучей белеет гора". Но и безыс-ходности уже нет в том стихотворении, ибо пришло понимание, что свобода не вне челове-ка, она в душе каждого. И с того момента понятие свободы окончательно утрачивает политическое содержание, свобода становится этической и философской категорией.
События 14 декабря 1825 года стали для Пушкина, как и для большинства мысля-щих людей его поколения, тем рубежом, который разделил историю России на "до" и "по-сле", трагически завершил период либеральных надежд, ознаменовавших все царствова-ние Александра I. В стихотворении 1827 года "Орион" Пушкин подводит итог духовным ис-каниям декабристов, всей их деятельности, оценивает их дело - и свое в нем место, свою роль. В аллегорической форме воссоздает он события недавнего прошлого:
Нас было много на челне;
Иные парус напрягали,
Другие дружно упирали
На руль склонясь, наш кормщик умный
В молчании правил грузный челн;
А я - беспечной веры полн -
Пловцам я пел...
Каждый занят своим, важным делом, и задача певца - петь пловцам, нести Слово о них - Вечности. Именно поэтому закономерным кажется таинственное спасение певца: спасен тот, кому дано Слово. Дело этих людей живо, пока певец не изменил себе:
Я гимны прежние пою...
Утверждение вольности прежним идеалам и друзьям, во имя этих идеалов пожерт-вовавшим собой, звучит и в послании "Во глубине сибирских руд..." Философское понима-ние свободы не уводит Пушкина от "прежних гимнов", от былых идеалов. Оно лишь по-могает более глубоко осознать жизнь. Пришло понимание, что свободу никому нельзя при-нести в дар, как мечталось в юности, что свобода начинается с постоянной духовной рабо-ты; и ни о какой политической свободе нельзя говорить, пока не обретено духовное освобож-дение. Глубочайшее философское осмысление свободы дано в стихотворении 1828 года "Анчар". Свобода в понимании Пушкина обретает абсолютную самоценность, превышающую по значимости все сущее в мире: "На свете счастья нет, но есть покой и воля". Лира Пушкина отмечена высокой идейностью, гуманизмом и демократизмом. В лирике его отражен голос подлинного поэта- человека горячо любившего свою страну и свой народ. Его звонкий голос был услышан и подхвачен народом. Народ важен для Пушкина, прежде всего как будущий читатель его стихов "И долго буду тем любезен я народу?" "к нему не зарастет народная тропа?" В последний год жизни Пушкин сформулирует смысл предназначения поэта в сти-хотворении "Памятник", ориентированном на хорошо известную русскому читателю оду Го-рация. Свою заслугу свой "нерукотворный" памятник Пушкин видит в том
Что чувства добрые я лирой пробуждал
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
Лира Пушкина наполнена мудростью и глубиной. С самых первых строк он опреде-лил темы своей поэзии, и всю жизнь раскрывал их, порою применяя неожиданные повороты. Пушкинская лирика удивительно цельна и гармонична. В ней сохранена жизнь и счастье ут-вержденья, побеждающие все страдания. Нет у поэта миссии важнее служения Родине: "Я ЛИРУ ПОСВЯТИЛ НАРОДУ СВОЕМУ". Лира у Пушкина имеет особый духовный строй со-звучный с внутренним миром народа. Достаточно упомянуть стихотворение ?Отцы пустын-ники и жены непорочны??, чтобы почувствовать глубокое православное понимание Пушки-ным смысла ?духовного и молитвенного деланья?. Православный русский народ почувство-вал эту искренность веры поэта и принял его как своего.

Лермонтов (1814-1841): боренье с демоном
В истории русской классической литературы Лермонтов трагически одинок, стоит особняком, вдали от тогдашних поэтических школ, кружков и течений. Это тем более броса-ется в глаза, что вся тогдашняя словесность исторически вышла, в сущности, из одной школы - русского романтизма, родилась во взаимных уроках, кружковых обсуждениях, журнальных и салонных спорах, что и было отмечено Белинским в "пушкинском" цикле статей.
Явление это оказалось настолько самобытным и мощным, что Лермонтов сам стал це-лой литературной школой, с которой мы и сегодня должны считаться. Загадочный юноша со-вершил, казалось бы, невозможное: своей личной волей продлил жизнь романтизма и одно-временно создал произведения огромной реалистической силы и глубины, возродил русский роман ("Герой нашего времени") и драму ("Маскарад"), заставил уставших от романтических поэм читателей выучить наизусть "Демона" и "Мцыри". Прав был критик В.П.Боткин, с изум-лением и восторгом писавший Белинскому: "Титанические силы были в душе этого челове-ка!"
Ключевое слово здесь - "человек". Кто же был этот странный юноша, неведомый из-бранник? Ведь он стал таковым совершенно сознательно, знал цену своего рокового избран-ничества:
Что без страданий жизнь поэта?
...................................................
Он хочет жить ценою муки,
Ценой томительных забот.
Он покупает неба звуки,
Он даром славы не берет.
Что и говорить, цена была им заплачена большая, и дело не только в ранней гибели. Жизнь его стремительна, явно богата впечатлениями, событиями, встречами, любовью, твор-чеством, молодостью, славой, мальчишеской шаловливостью, невероятной жаждой всех ра-достей бытия; светлая ее сторона перевешивает темную. Мы встречаемся здесь с совершенно новой, неожиданной творческой психологией. Жуковский, его ученик Пушкин и поэты пуш-кинской поры считали, что жизнь и поэзия - одно, неделимое целое. Лермонтов решительно разделяет реальное бытие поэта и его творчество: "Но песнь - все песнь; а жизнь - все жизнь!" Разумеется, он тоже романтик и великий лирический поэт, и потому лермонтовская поэзия автобиографична. Его лирическая смелость предваряет и превосходит Фета, романсы Лер-монтова передают тончайшие движения подлинных чувств. Но это совсем другое воззрение на реальное бытие конкретного человека и его отражение в творчестве. Жуковский, с боль-шим интересом и доброжелательностью наблюдавший за развитием лермонтовского дарова-ния, определил его сущность одним метким словом - "безочарование".
Таков характер переходной эпохи, наставшей после смерти Пушкина и закончившейся в 40-е годы с приходом новой литературной молодежи во главе с энергичными и целеустрем-ленными "левыми" идеалистами-демократами Белинским и Герценом. "Настоящее кажется им жалким и ничтожным", - верно сказал Лермонтов и добавил: "В грядущем счастия так ма-ло". Он и стал выразителем и главным поэтом этого поколения и этой эпохи. Именно Лер-монтов сказал в "Маскараде" о языке поэзии: "Как дикарь, свободе лишь послушный, не гнет-ся гордый наш язык". Таков сам поэт, таков его лирический герой, высказавший душу и мыс-ли "потерянного" поколения молодежи.
Человек 40-х годов, литератор В.П.Боткин, прочитав лермонтовское стихотворение "До-говор", сразу понял эту силу стоического отчаяния, протеста и отрицания: "Какое хладно-кровное, спокойное презрение всяческой патриархальности, авторитетных, привычных усло-вий, обратившихся в рутину... Дух анализа, сомнения и отрицания, составляющих теперь ха-рактер современного движения, есть не что иное, как тот диавол, демон... Лермонтов смело взглянул ему прямо в глаза, сдружился с ним и сделал его царем своей фантазии, которая, как древний понтийский царь, питалась ядами". Так был понят знаменитый, многосмысленный и, безусловно, автобиографический образ из итоговой и именно поэтому незавершенной поэмы "Сказка для детей":
Мой юный ум, бывало, возмущал
Могучий образ. Меж иных видений,
Как царь, немой и гордый, он сиял
Такой волшебно сладкой красотою,
Что было страшно... и душа тоскою
Сжималася...
Поэт говорил: "Мной овладел демон поэзии". Но в лирике его нет мрачного демонизма, есть образ надежды - "луч зари, прекрасный, чистый и живой, как счастье жизни молодой". Такие лучи поэтической памяти о близком, но невозможном счастье пронизывают любую тьму, этим светом, воспоминанием о небесной лазури и райских звуках живет вечно молодая лермонтовская лирика. Она все время стремится вверх, движима небывалой по силе творче-ской энергией и жаждой жизненной деятельности.
Другое дело, что в холодном мире обыденной жестокости, где человек с умом и сердцем унижен и раздавлен, оказался в жизненном тупике, лирический герой запоздалой романтиче-ской поэзии не может быть ангелом, он постоянно ощущает давление "общего зла" и тьмы, отсюда его стоическое отчаяние и спокойная тоска, разуверение во всем, гордое презрение и сознательный демонизм всеобщего отрицания. И потому в стихотворении "Мой демон" ска-зано со значением:
Собранье зол его стихия.
Уже с 1828 года этот странный "злой мальчик" начинает писать удивительные вещи, говорящие о весьма печальном умонастроении и тяжелом характере, "сумерках души". "Уны-ния печать", "коварства змии", "язык презрительных людей", "мой дух погас и состарелся", "умы и хладные и твердые как камень", "куча каменных сердец", "пасмурна жизнь наша", "но для меня весь мир и пуст и скучен", "остылая жизнь", "угрюмое уединенье", "мечтанье злое", "живу, как камень меж камней", "чуждый для людей", "без дружбы, без надежд, без дум, без сил", "сей жизни мрачное начало", "сердечная пустота", "печать проклятья", "изгнанник мрачный и презренный", "разбитое сердце", "ум... безотрадный", "обманут жизнью был во всем", "как демон мой, я зла избранник", "изгнанник небес", "и целый мир возненавидел", "гордый, хоть презренный" - в этих и других лермонтовских образах высказана целая фило-софия жизни, которая в своем зрячем отрицании и беспощадном критицизме была одинаково неприемлема и для декабриста, и для революционного демократа Белинского. Здесь, конечно же, много эффектной позы и хлесткой фразы, юношеского максимализма, но в мальчишеских обидах слышна и великая правда ранних прозрений и горьких глубоких мыслей. Лермонтов говорил:
Есть чувство правды в сердце человека,
Святое вечности зерно.
Это-то чувство правды и было подавлено и оскорблено в сердце целого поколения. Лю-ди эти остались одни, без ангелов и надежды, им открылось "море зла" (К.Н.Батюшков), в душе их родились разуверение и "сердечная пустота". Стоит ли удивляться явлению демо-нов... Но именно Лермонтов и его поэзия - великолепное доказательство того очевидного об-стоятельства, что "потерянное" поколение послепушкинской молодежи не пожелало быть та-ковым, не отступило, не смирилось с навязываемой ему жизненной ролью вечных неудачни-ков, мелких бесов и "шалунов". За "Демоном" у него неизбежно следует "Ангел". Иначе поэт не стал бы судьей этого поколения (см. его не такое уж шутливое послание "Булгакову"). Иначе не появилось бы великое и вечное "Бородино" (1837), поэма истинно народная по язы-ку и мысли, которую каждый русский начинает именно "учить" в школе и помнит потом, хотя иногда и весьма смутно, всю жизнь.
Достаточно перечитать "Ветку Палестины", "Узника", "Поэта", "Три пальмы", "Дары Терека", "Воздушный корабль", "Соседку", "Утес", "Русалку", "Спор", "Тамару", "Свиданье", "Тростник", "Морскую царевну" - где здесь демонизм, отчаяние и разуверение, беспощадные слова о немытой России, горечь "Думы", "И скучно и грустно" и "Родины"? Конечно, Лер-монтов высказался и здесь, но написал произведения вполне объективные, и сегодня удив-ляющие живописной цельностью и подлинностью. Эти разные произведения Лермонтова не могут быть прочитаны полно и правильно друг без друга. А это в свою очередь говорит о по-степенном духовном внутреннем росте.
Главной чертой лермонтовского творчества является именно борьба. Эта поэзия дви-жима "бореньем дум", невероятной по силе и ярости жаждой жизни и деятельности, могучей энергией творчества. "Мой дух бессмертен силой", - говорил поэт и называл свой гений "дея-тельным". "Так жизнь скучна, когда боренья нет", "всегда кипит и зреет что-нибудь в моем уме", "борьба рождает гордость", "мы боремся оба за счастье и славу отчизны своей", "я гру-дью шел вперед, я жертвовал собою" - все это написано не "изгнанником небес", а "еще неве-домым избранником", пришедшим в русскую литературу с полным энергии, ума и страсти стихотворением "Смерть Поэта", чтобы ее оживить, противопоставить "вьюге зла" "лаву вдохновенья". Его стремительное, напряженное творчество всегда отличалось "бурным вдох-новением". Для Лермонтова поэт - не просто выразитель "души пустынной", хотя и в этом была своя немалая правда, но прежде всего "царства дивного всесильный господин". Жажда бури, которую лермонтовский Арсений называет братом, говорит об огромной жизненной си-ле и надежде. Мощь мятущихся героев поэта такова, что они вступают в борьбу со стихиями, людьми и даже с самой неумолимой судьбой:
Глазами тучи я следил,
Рукою молнии ловил!
Во "всесожигающем костре" дивных страстей и уединенных печальных дум рождается эта удивительная энергия творчества. Силе образов помогает вдохновенное красноречие ора-тора и пророка. Чувствуешь, что молодой поэт словно летит, чему способствует продуманное вживление в ткань его стихотворений закругленных, замкнутых в себе стремительных фраг-ментов:
Есть сила благодатная
В созвучье слов живых,
И дышит непонятная,
Святая прелесть в них.
Прислушайтесь к взволнованному, вдохновенному голосу Лермонтова:
Летают сны-мучители
Над грешными людьми,
И ангелы-хранители
Беседуют с детьми.
Там, где есть такая внутренняя сила, такая молодость творческого духа, вера, надежда и любовь, такой деятельный гений, - там демоны отчаяния и одиночества отступают и начи-нает звучать слабый голос внутреннего человека, добившегося, наконец, своей красоты и правды. Белинский вспоминал, что Лермонтов "затевал в уме, утомленном суетою жизни, создания зрелые". Но уже то, что мы читаем сегодня, сделало автора "Демона" нашим вечным спутником и замечательным лириком, высказавшимся вполне. При первом же его явлении с красноречивой и страстной "Смертью Поэта" все поняли: вот несомненный и достойный на-следник Пушкина. Именно таковы смысл и назначение поэзии и прозы великого русского по-эта М.Ю.Лермонтова. Лермонтов в своем творчестве на первое место в борьбе с демонами выдвигает человека. Божественная помощь свыше игнорируется и не призывается. Вера в ду-ховные силы самого человека зачастую превалирует у Лермонтова над верой в Бога. Это уди-вительный парадокс характерный для всей русской интеллигенции ? признание существова-ния ?духов злобы поднебесной? и при этом одновременное неприятие идеи Божества как единственного промыслительного и всеблагого начала человека. Человеческая воля и творче-ство в лирике Лермонтова уравниваются с Божественным промыслом, в то время как они яв-ляются лишь его образами. Такая позиция по православному учению ? глубоко греховна, а значит ? гибельна. Здесь первый шаг к нигилизму ? всеразрушающему учению, начинающему тогда набирать все больше и больше сторонников среди просвещенных российских поэтов. Разрушительное начало этого учения заложено в том, что Первообраз безоговорочно подме-няется образом. Такое учение подобно заблуждению путника пытающегося перейти глубо-кую реку не по мосту, а по его отражению в воде.

Ф.И.Тютчев (1803-1873) и его литературное окружение
Истинное величие Тютчева обнаруживается в его лирике. Гениальный художник, глубо-кий мыслитель, тонкий психолог ? таким предстает он в стихах, темы которых вечны: смысл бытия человеческого, жизнь при?роды, связь человека с этой жизнью, любовь. Эмоцио?нальная окраска большинства тютчевских стихотворе?ний определяется его мятущимся, трагическим мироощущением. Как жесточайшее бедствие и тяжкий грех ощу?щал поэт самовластье ?чело-веческого Я? ? проявление индивидуализма, холодного и разрушительного. Отсюда бес-сильные порывы Тютчева к православию с его выраженной идеей ?соборности?, смирением и покорностью судьбе. Иллюзорность, призрачность, хрупкость человеческого существования ? источники постоянной внутренней тревоги поэта. Тют?чев?мятущийся агностик?в поис-ках устойчивого ми?ровоззрения не мог пристать ни к одному берегу. Так, он неоднократно декларировал пантеизм (?Не то, что мните вы, природа...?, ?Полдень?), но внутренней убеж?денности, стойкой веры в божественное начало, благо?творное и разлитое повсеместно, не бы-ло. Если для пан?теистического мировоззрения А. К. Толстого харак?терен оптимизм, вызван-ный уверенностью, что ?в одну любовь мы все сольемся вскоре...?, то Тютчеву перспектива ?слияния? рисуется весьма безрадостно. В стихо?творении ?Смотри, как на речном просто-ре...? ?чело?веческое Я? уподобляется тающим льдинам, которые
Все вместе ? малые, большие,
Утратив прежний образ свой,
Все ? безразличны, как стихия,?
Сольются с бездной роковой!..
Спустя двадцать лет, в последние годы жизни образ ?всепоглощающей и миротворной безд-ны? снова воз?никнет в стихотворении поэта ?От жизни той, что бу?шевала здесь...?.
В общем ряду явлений природы человек в поэзии Тютчева занимает непонятное, двусмыс-ленное положе?ние ?мыслящего тростника?. Мучительная тревожность, тщетные попытки по-нять свое предназначение, ужасаю?щие подозрения относительно самого существования за?гадки ?природы-сфинкса? и наличия ?творца в творе?нии? неотступно преследуют поэта. Его угнетает созна?ние ограниченности, бессилия мысли, которая упорно стремится постичь веч-ную загадку бытия,? ?длань не?зримо-роковая? неуклонно пресекает ее напрасные и об?реченные попытки. Во многих стихах Тютчева незримо присутствует терзавшая Паскаля мысль: ?Меня ужасает вечное молчание этих бесконечных пространств?. Вооб?ще философия Паскаля чрезвычайно близка мироощу?щению Тютчева. В его поэзии немало образов и поня?тий, встречающихся у французского философа, но едва ли не самое основное ? это убежде-ние Тютчева, что ?корень нашего мышления не в умозрительной способ?ности человека, а в настроении его сердца? созвучное одному из основных положений философии Паскаля: ?Сердце имеет свои законы, которых вовсе не знает разум?. Фило?софская лирика Тютчева менее всего ?головная?, рассудочная. Прекрасно охарактеризовал ее И. С. Тургенев: ?Каждое его стихотворение начиналось мыслью, но мыслью, которая, как огненная точка, вспыхивала под влия?нием чувства или сильного впечатления; вследствие это?го, если можно так выразить-ся, свойства происхождения своего, мысль г. Тютчева никогда не является читателю нагою и отвлеченною, но всегда сливается с образом, взятым из мира души или природы, проникается им и сама его проникает нераздельно и неразрывно?.
Радость бытия, счастливое согласие с природой, без?мятежное упоение ею характерны преимущественно для стихотворения Тютчева, посвященных весне, и в этом есть своя зако-номерность. Постоянные мысли о хрупко?сти жизни были неотвязными спутниками поэта. ?Чув?ство тоски и ужаса уже много лет как стали обычным моим душевным состоянием? ? такого рода признания нередки в его письмах. Неизменный завсегдатай свет?ских салонов, блестящий и остроумный собеседник, ?прелестный говорун?, по определению П. А. Вязем-ского, Тютчев был вынужден ?избегать во что бы то ни стало в течение восемнадцати часов из двадцати четы?рех всякой серьезной встречи с самим собой?.
Поэтическое наследие Ф. Тютчева традиционно подразделяется на две группы: стихо-творения о любви, о природе или на философские темы, с одной стороны, и политические, вернее, политико-религиозные стихотворения, с другой стороны. Критики и литературоведы обычно считают лишь первую группу подлинно творческими произведениями поэта. При этом политические стихотворения либо вообще обходят вниманием, либо рассматривают как часть дипломатической деятельности Тютчева в качестве представителя царской России в различных западноевропейских странах.
С учетом вышесказанного представляется особенно интересно проанализировать про-изведение, где сталкиваются эти два противоположных начала - глубоко личное и политико-религиозное. Речь идет о стихотворении ?День православного Востока?, которое написано в 1872 году, незадолго до смерти поэта.
Вся первая часть - это призывы, обращенные к конкретному дню, пасхальному воскре-сенью. Помимо торжественной оды первая часть стихотворения перекликается с текстами пасхальной службы, представляющими собой триумфальные победные песни, где Христос выступает как победитель в борьбе со смертью.
Воскресения день, просветимся, людие:
?Пасха, Господня Пасха!
От смерти бо к жизни
и от земли к небеси
Христос Бог нас преведе,
победную поющия.?
Таким образом, в стихотворении говорится о Пасхе, в нем присутствует весть о воскре-сении как некая специфически русская весть, которую России предназначено распространить по всему миру. Противопоставление истинно христианской вести о воскресении западно-европейскому рационализму и скептицизму, становится составной частью русского нацио-нального самосознания.
Другой, более ранний пример - стихотворение Хомякова ?Кремлевская заутреня на пас-ху? (1850):
И мощный звон промчался над землею,
И воздух весь гудя, затрепетал.
<...>
Он с высоты нам песнь одну поет, -
Победы песнь, песнь конченного плена.
И у Хомякова Пасха политизирована и связана, может быть, как с надеждой на осво-бождение крестьян, так и с готовящимся походом для спасения австрийских славян от вен-герского порабощения. Последнее истолкование - совсем в рамках тютчевского мышления.
Пасхальная весть в стихотворении включает в себя образ святой Руси, а также пред-ставление о державе, переливающейся через свои границы, как и весть о воскресении. Роман-тическое стремление ко всякого рода безмерности, неудержимости здесь приобретает религи-озно-политическую направленность.
Почти все выражения первой части стихотворения двусмысленны: они могут быть ин-терпретированы и в религиозном контексте, как распространение вести о воскресении и как весть о славе Российской империи (?День православного Востока?, ?Святая Русь?, ?при-зыв?).
Тема святости и тема воскресения объединяются в слове ?святись?. В связи с праздно-ванием пасхи оно неизбежно вызывает ассоциации с глаголом ?светися? в одном из самых известных песнопений пасхальной ночи, где кроме того присутствует такое же употребление форм повелительного наклонения, как и в стихотворении Тютчева:
Святися, святися, новый Иерусалиме:
слава бо Господня на тебе возсия,
ликуй ныне и веселися, Сионе.
Используя это слово, автор подчеркивает, что святость имеет не только пространствен-ные параметры, но и связана со старым представлением о Москве как о Новом Иерусалиме. Если ограничиться анализом лишь первой части, то перед нами - политическое стихотворе-ние, в котором политическое и религиозное начала сплетены в характерной для позднего Тютчева манере. Весть о воскресении должна быть разнесена по всему миру, и выполнить это предназначение предстоит России.
Стихотворение кончается тем, с чего начиналось - с большого православного торжества. Здесь также присутствует связь между Русью и Востоком, как и мотив колокольного звона, разносящегося по свету, но направленного не на Запад, а на Восток. Таким образом, полити-ческая риторика в поэтическом языке Тютчева полностью совпадает с его религиозной рито-рикой. Лишь в конце стихотворения ?День православного Востока? сам торжественный день определяется более однозначно как пасхальное воскресенье.
Во второй части стихотворения автор неожиданно переходит на личный уровень. Пере-ломом является середина третьей строфы и появление первого глагола в изъявительном на-клонении ?бьется? с личным субъектом: ?мое родимое дитя?.
Россия - это абстрактная святость, символ воскресения, за пределами России - свет и те-пло. Однако пребывание в этой долине - своего рода ?изгнание?, слово, вызывающее прямые ассоциации с библейским изгнанием из рая. Это - один из парадоксов поэтического мира Тютчева.
?Край? в данном случае означает ограниченное, замкнутое пространство - в отличие от образа переливания через край в первой части.
В последней строфе вновь появляется тема воскресения, возникают глаголы в повели-тельном наклонении. Это - сокровенная молитва поэта о спасении любимой дочери. Таким образом, в стихотворении делается попытка соединить политический и религиозный пафос с личной просьбой о спасении дочери от смертельной болезни. Одновременно с этим складыва-ется своеобразное разделение мира на Россию и Западную Европу.
Эта парадигма создает непреодолимый конфликт между Россией и Западом, конфликт не только политический, но также и личностный. Святость и воскресение невозможно соеди-нить с теплом и географической определенностью.
Гибридность стихотворения особенно ясно видится в том, что Восток здесь противопос-тавляется не Западу, но Югу. Восток - Запад смешивается с противопоставлением Север - Юг, которое часто встречается в лирике Тютчева.
Гибридность заметна также и в области жанра. Как отмечалось, первая часть стихотво-рения напоминает оду, а вторая - интимную молитву отца о здоровье дочери.
Если смотреть на целое стихотворение с точки зрения жанра молитвы, тоже чувствуется не-который дискомфорт. Как заметил Павел Флоренский в своем исследовании структуры мо-литвы, молитва начинается с обращения к Богу (Отче наш). В стихотворении это обращение заменено двусмысленным обращением ко дню православного Востока. Бог частично отсутст-вует, частично скрыт в стихотворении Тютчева.
Ссылка на типическую, в Домостроительстве открывшуюся уже деятельность Божию как онтологически характеризирующую всякую силу (слова Флоренского), дана в смешанной политико-религиозной риторике, а не в утверждении милости Бога к человеку. Однако вторая часть стихотворения совпадает с жанровыми требованиями молитвы, то есть с самим проше-нием.
У Тютчева в его политико-религиозных стихах мы почти не встречаем употребления ме-стоимения ?Я?. В наследии Тютчева, однако, встречаются несколько стихотворений, где употребление первого лица единственного числа связано с религиозным мотивом. Однако ?Я? в этих стихах Тютчева выполняет особую роль, ускользает от читателя, маскируется или раздробляется. В этих стихах мы находим сомнения, тоску по вере в Бога, но никогда не про-славление или утверждение веры. Ярким примером такого амбивалентного отношения явля-ется стихотворение ?О вещая душа моя!..?, где говорится о душе и теле, стремящихся пойти разными путями:
Пускай страдальческую грудь
Волнуют страсти роковые ?
Душа готова, как Мария,
К ногам Христа навек прильнуть.
Более ранний пример - стихотворение ?Я лютеран люблю богослуженье...? с его напад-ками на лютеранский рационализм, где автор одновременно выражает свою симпатию к лю-теранской службе.
В другой ?молитве? Тютчева - ?Наш век? - ?я? выступает закамуфлировано, является выражением обобщенно-личного значения, кроме того, нагромождение отрицаний приводит к тому, что сама молитва и ее искренность подвергаются сомнениям. Связь с ?я? самого поэта отсутствует. В этом стихотворении говорится о современном человеке, который даже не хо-чет просить Бога дать ему веру:
Не скажет ввек, с молитвой и слезой,
Как ни скорбит пред замкнутою дверью:
?Впусти меня! - Я верю, Боже мой!
Приди на помощь моему неверью!..?
Если в религиозно-политических стихотворениях местоимение первого лица совсем не употребляется, то в этих стихотворениях ?я? ускользает. В одном из самых последних произ-ведений, написанных Тютчевым, а именно, в переводе ексапостилария Великого Четверга, тоже присутствует сомнение и такое же ощущение непричастности, оторванности, как и в процитированном выше стихотворении:
Чертог твой, Спаситель, я вижу украшен,
Но одежд не имею, да вниду в него.
Еще раз мы можем наблюдать, что тютчевское ?Я? само вне святости, оно экстеррито-риально в отношении к святости.
?Я? не может органично сливаться с провозглашением веры в Бога, ему нет места в Святой Руси. Поэтому ?я? исчезает, как только появляется понятие Святая Русь. В первой части стихотворения вообще нет ?я?, а во второй части присутствует имплицированное ?Я?, никак не определенное в пространстве. ?Я? не существует ни в одном из двух измерений - ни в Святой Руси, ни на Западе. ?Я? экстерриториально в стихотворении.
Правильно было бы рассматривать эти стихотворения и в особенности ?День Право-славного Востока?, как проявления неразрешимой дилеммы образованного русского человека XIX века. Человека, который желал, но не находил в себе сил поверить в Бога и который про-возглашал свою приверженность Российской Империи как единственной существующей кон-станте в быстро меняющемся мире.
В том поэтическом мире, который создается творчеством Тютчева, такие понятия, как ?сомнение? и ?неверие? входят в самую интимную сферу вместе с природой и любовными переживаниями, в то время как политика и религиозные убеждения противопоставляются этой сфере и связаны с понятием ?Святая Русь?. Эта константа для Тютчева равнозначна хри-стианской вере, более того, она может сама выступать в качестве объекта этой веры; как ска-зано в одном из наиболее известных политических стихотворений Тютчева:
В Россию можно только верить.

Относительно существования ?Тютчевской плеяды? в русской поэзии не существует единого мнения у литературоведов. Одни говорят, что Тютчев с его утонченным психологиз-мом и филигранной техникой малых форм стоит как монумент особняком. Другие ? не менее убежденно доказывают, что такое яркое явление как поэзия Тютчева не могла не оказать влияния на других авторов. Тем более что, практически, вся русская литература XIX века, так или иначе, связана с различными кружками и салонами. Тем не менее, существовал целый ряд писателей, которые творили одновременно с Тютчевым и по этому хронологическому признаку они могут быть объединены в одну группу. Кроме того, они постоянно пересека-лись друг с другом в конце 1820 ? начале 1830-х годов в процессе бурной писательской и из-дательской деятельности в журналах ?Московский вестник?, ?Галатея?, ?Европеец?, ?Мос-ковский наблюдатель? и в альманахах ?Северная лира?, ?Урания?, ?Денница? и т.д. Всех их объединяла, в конечном счете, даже не поэзия, а нечто иное ? мысль. Сами поэты из этого круга называли себя любомудрами. Любомудры сразу же поставили перед собой цель созда-ния философской поэзии. Обосновывая ее необходимостью ?твердого основания изящных наук? в России, поэты, получившие в своем большинстве блестящее европейское (западное) образование, не обращали внимания на ущербность гносеологического мировоззрения с точ-ки зрения православия. Как сказал в одном из выступлений современный православный про-поведник о.Олег Стеняев: ?Первым гностиком в истории человечества был сатана. Это он выдвинул тезис ?Съешь яблочко и узнаешь?. Написано ? ?по делам их узнаете их?. Плоды происков врага человеческого ? тоска, уныние, отчаяние. Всем этим русская поэзия XIX века изобилует.

Ф.Н.Глинка (1786-1880)
Среди множества ярких авторов XIX века есть один поэт, который стоит совершенно особо на русском Парнасе. Ф.Н.Глинка ? единственный из всех ни разу не уклонившийся в соблазнительную ересь ?боготворчества?. Как ни странно, ?протестующие? поэты очень уважительно относились к такой позиции. Вот некоторые отзывы о нем.
Раич: ?Ф.Н.Глинка принадлежит к весьма малому числу наших поэтов. Его муза облека-ется в особенную одежду, говорит языком особенным, и, своенравная в своих поступках, без-отчетная, она не следует ходу подражания, но проложила себе дорогу отдельную?.
Кюхельбекер: ?Федор Глинка и однообразен, и темен, и нередко странен, но люблю его за то, что идет своим путем?.
По мнению большинства критиков, высшие достижения Глинки принадлежали к облас-ти духовной поэзии. Это весьма характерный факт не только по отношению к поэзии Глинки, но и по отношению ко всей поэтической эпохе. Не следует забывать, что декабристы религию почитали ?не в наружных только признаках, но в самых делах?, что они использовали Свя-щенное Писание в целях политической агитации?. Использование библейских образов и сю-жетов в качестве образцов общественной нравственности характеризует и других поэтов ? Шевырева, Хомякова. Публике же был более знаком другой облик Глинки ? автора романсов: ?Вот мчится тройка удалая?, ?Неслышно шуму городского??
Глинка хранил дружеские отношения со многими ?любомудрами?; до глубокой старос-ти поддерживал связь с Шевыревым, Вяземским, Тютчевым, Бенедиктовым, Раичем ? воспи-тателем Тютчева. Многим из них он посвящал свои стихи. Бенедиктов как бы завершил тра-дицию высокой оценки нравственных качеств поэзии Глинки и его самого как человека, по-святив ему немало поэтических строк:
Нет, не страшусь я гонителей гневных:
Стану пред ними я твердой скалой,
Вновь ободрен, укреплен похвалой,
Слышимой мною из уст псалмопевных,
Льющейся целым потоком огня
С арфы Давидовой вдруг на меня.

А.С.Хомяков (1804-1860)
Алексей Степанович Хомяков принадлежал к той плеяде славянофилов, которых Чер-нышевский причислял к числу образованнейших, благороднейших и даровитейших людей в русском обществе XIX века. Поэзию Хомякова и Тютчева роднил интерес к пантеистической философии Шеллинга. Близость тематики влекла за собой жанровое, композиционное и язы-ковое сходство. Но в целом Хомяков более прямолинеен в своих уподоблениях мира природы человеческому (?Заря?) и традиционен в стиховых формах. Если в ранней поэзии их общей ?ареной? были философские темы ?любомудров?, то позже объединяющим моментом стала политическая лирика. У Хомякова была одна главная и всепоглощающая тема, в которой он чувствовал себя свободно и был оригинальным и сильным поэтом, - это своеобразная любовь-ненависть к России, чем-то близкая некрасовской. Отношение Хомякова к родине ? это от-ношение борца и пророка, имеющего право судить пороки и выступать как бы от имени выс-шей силы. Тем самым Хомяков воздвигает сам себя на роль судии, забывая евангельские пре-дупреждения: ?Не судите?.? и ?Какой мерою мерите, такою же вам отмерено будет?. Такая позиция Хомякова показывает либо отсутствие у него страха Божия, либо полную уверен-ность в собственной непогрешимости.



С.П.Шевырев (1806-1864)
Начало поэтической карьеры Шевырева было блестящим: его хвалил Пушкин, о его по-эзии положительно отзывались Жуковский и Вяземский. Гоголь писал ему: ?Это мало, что ты владеешь стихом и стих твой силен, таким был он и прежде: но что самое главное и чего меньше было у тебя прежде, это внутренняя, глубокая, текущая из сердца поэзия, нота, взятая с верностью удивительною и таким скрипачом, у которого в скрипке сидит душа.?
Но на всей второй половине жизни Шевырева (с 30-х годов) лежит печать отвержения ? как общественного, так и литературного. Белинский ведет с ним ожесточенную полемику, бывшие студенты пишут на него злые эпиграммы, против него выступают недавние едино-мышленники, например К.А.Аксаков. Причина ? консервативная политическая и традицион-ная православная позиция Шевырева. Впоследствии исследователи творчества Шевырева не-мало сделали для восстановления его подлинного поэтического облика. Лучшие произведе-ния этого периода освобождены от метафорической перегрузки, грубоватой лексики и тяже-лых синтаксических конструкций ранней лирики и характеризуют Шевырева не только тра-диционно ? как ?поэта мысли?, - но и как тонкого мастера формы. Как поэт он был вновь оценен спустя почти 80 лет после смерти.
Шевырев сам определил духовный смысл своей поэзии в стихотворении ?Мудрость?
Мои все жилы были струны,
Я сам ? хваления орган.
Эти заключительные строки показывают, что он отдает свой дар на служение Богу. Поч-ти буквальное включение в тело стихотворения цитаты из церковной службы всенощного бдения:
Всякое дыхание да хвалит Господа?
показывает понимание Шевыревым своего ?Я? не более чем смиреной тварью, призванной славить своего Творца. Такая позиция не могла не вызвать отторжения у ?прогрессивно ? ре-волюционных? соратников по перу.
Несмотря на обструкцию, Шевырев остается тверд в убеждениях и подтверждает их стихами ?Песня русской земле?, ?Соловецкая обитель?, ?Слава творения?. Силу своей веры он черпает из искупительной жертвы Спасителя, подавшего пример высшего смирения своей крестной смертью. Об этом говорит Шевырев в стихотворении ?На Голгофе слышен стон??. Он прямо указывает на источник своего упования и в этом проявляется его истинно право-славная позиция ? готовность понести крест и страдания ради будущего воскресения.
Мы, по всей вероятности, знакомы лишь с часть зрелого творчества Шевырева. Он, по-добно Тютчеву и Хомякову ставил свою поэтическую деятельность ниже любой другой ? на-учной, критической, педагогической. По свидетельству его дочери, Шевырев, оставив службу в 1857 году, ?перелагал псалмы, сочинял стихи и печатал их под псевдонимом Иванковского?

Л.А.Якубович (1805-1839)
Якубович прожил недолгую жизнь, и он не успел ?созреть? как Шевырев или Бенедик-тов. Он был близко знаком с Пушкиным, но в целом направление его поэзии ближе к ?любо-мудрам?, чем к поэтам пушкинского круга. При сравнении стихов Якубовича с тютчевскими явственно выступает их общая основа ? романтические натурфилософские представления о природе и человеке. Это проявляется в самой тематике поэзии Якубовича (тема ?двойного бытия?, одухотворенной природы, понятия ?бездны?, ?рока?, ?хаоса?). Ожидание будущего воскресения ощущается в стихах Якубовича ?Великий день?, ?Зима?. Но нигде не признается возможность искупления и прощения человеческих ошибок и грехов. Отсюда у Якубовича страх смерти (?Боязнь?), ожидание неотвратимого возмездия (?Гроза?) и, в то же время, вос-приятие жизни ? как источника мучений для души (?Волнение?).

В.Г.Бенедиктов (1807-1873)
?Бенедиктов был в своем роде литературный феномен, редко повторяющийся. Он со-единил в себе лиризм самый возвышенный и самую пошлую прозу: чувство красоты и отсут-ствие вкуса; самый искренний патриотизм и полнейшее неведение русского народа; любовь к природе и желание украшать ее, как будто собственных, ей вечно присущих красот, было не-достаточно.
Читая стихи его, местами изумляешься красоте стиха, - местами хочется смеяться или сожалеть? - писал о поэте редактор трехтомного издания стихов Бенедиктова Я.П.Полонский.
Из этой характеристики вырисовывается образ человека, терзаемого внутренними про-тиворечиями, неуравновешенного, не имеющего внутреннего стержня, чувствующего свою ущербность и мечущегося в поисках выхода из духовного мрака. Неудовлетворенность соб-ственным положением выявляется в стихотворении ?Сон?:
И жизнью, и собой, и миром недоволен,
пишет Бенедиктов. Образ смерти и последующего тления преследует его (?Переход?) как итог бесцельного существования, как окончание опасного дела ? ?жить?. В стихотворении ?Прости? признается сотворенность мира и высказывается смутная догадка о возможном прощении человека при свидании с Божеством. Позже эта догадка в стихотворении ?Недо-умение? дополняется условиями получения прощения:
Вновь я слышу: ?Веруй слепо
И отвергни все земное!
Но у Бенедиктова недостает веры или внутренней силы принять эти требования безоговороч-но:
Так!.. Да думаю невольно:
А как смерть меня обманет?
Видимо он хочет заручиться каким либо особым договорным обязательством от Того, в Кого призывается просто верить. Это явный росток западноевропейского скептицизма, кото-рый принес обильные плоды пантеизма (?Верю?, ?Молитва природы?). В своих богоиска-тельских и боготворческих путях Бенедиктов окончательно отходит от православия и христи-анства вообще, сливаясь в конце творческого пути с крайними нигилистами.

Н.А.Некрасов (1821-1878)
В поэзии Некрасова сфокусировались все духовные проблемы дворянских революцион-ных демократов XIX века. О причинах ?разнополярности? призывов Некрасова и народа го-ворилось выше. Основное отличие Некрасова от всех других русских поэтов той эпохи со-стоит в том, что он взялся говорить от лица народа. Революционностью и протестом прониза-но все творчество Некрасова. Описывать его немалый вклад в дело революционного разру-шения российской государственности мы не будем. Нас интересует единственный аспект творчества поэта ? духовный. Как он преодолевает призывы собственной души к спасению, какую ?награду? получает за отказ от Христа. По стихотворным следам хронологически про-слеживается процесс постепенного угасания православной искры у Некрасова.
1850 г ? Цикл стихотворений ?На улице? - практически последнее, упоминание Бога, которому
?поспешил молебствие принесть
За то, что у меня наследственное есть?
В этих строках видно, что Некрасов изначально не был абсолютно безбожным челове-ком и имел понимание того, Кого следует благодарить за все, что есть у тебя.
1855 г ? ?Давно отвергнутый тобою? - признание в стремлении (уже повторном) к само-убийству без тени самоосуждения за это намерение.
Брожу с убитою душою
Опять у этих берегов.
И та же мысль приходит снова ?
И на обрыве я стою,
Но волны не грозят сурово,
А манят в глубину свою?
Для православия, самоубийство является самым тяжким грехом, исключающим возмож-ность спасти согрешившему свою душу последующим покаянием. В Священном Писании го-ворится о прощении трижды отрекшегося от Христа апостола Петра. Даже Иуда имел воз-можность покаяния и прощения. Но умертвивший себя сам никогда такой возможности не получает. Только человек с омертвелой душой может спокойно рассуждать о самоубийстве. Некрасов и сам признает, что душа у него убита.
1855 г ? ?Замолкни, Муза мести и печали!? - совершенно явственно ощущается печаль по утраченной надежде о возрождении и подводится итоговый счет потерям:
То сердце не научится любить,
Которое устало ненавидеть.
?Бог ? есть любовь? - говорит апостол Иоанн. ?Если я весь закон исполню, но любви не имею, то я - кимвал гремящий?? - добавляет он же. Некрасов оставляет себе одну ненависть, окончательно отвергается Бога и в самом деле становится ?кимвалом гремящим? - рупором ?несчастного? народа.
1862 г ? ?Рыцарь на час? - последний след порыва души к спасительному таинству ис-поведи. В стихотворении мелькает образ белой церкви, креста, молитвы, колокольного звона, но он смотрит на эти образы и не видит уже их духовного смысла. Со своей слабой испове-дью Некрасов обращается не к Христу, который ?и намерение приветствует?, а к памяти умершей матери. Последний порыв пропадает впустую.
1874 г ? ?Утро? - классический образец уныния, безрадостного восприятия всех прояв-лений жизни. Даже утро ? для поэзии хрестоматийный образ пробуждения и обновления на-полнено у Некрасова беспросветной тоской.
Ты грустна, ты страдаешь душою:
Верю ? здесь не страдать мудрено.
С окружающей нас нищетою
Здесь природа сама заодно
Начинает такими строками Некрасов, далее следует набор негативных образов. Все пло-хо. Невыносимо. Логический конец такому настроению ? выстрел:
Выстрел ? кто-то покончил с собой?
Вот какова ?награда? за отвержение спасительной веры. Ну, так, может быть, Некрасов получил славу как плату за ?поклон князю мира сего?? Получил ли Некрасов признание или добился ли хотя бы понимания от народа, ради которого он пустился во все самые тяжкие (без кавычек) грехи?
1874 г. ? ?Элегия? - этапное стихотворение, итоговая строка творчества поэта. Некрасов сам с недоумением констатирует:
Но тот, о ком пою в вечерней тишине,
Кому посвящены мечтания поэта, -
Увы! Не внемлет он ? и не дает ответа?
Анализу этого стихотворения посвящено множество работ, школьники пишут о нем со-чинения и контрольные работы. Выстраиваются целые теории ? почему народ не хочет слы-шать призывов, на которые отзываются даже ?дальние горы?. Русскому православному наро-ду НЕ НУЖНО БЛАГОПОЛУЧИЕ БЕЗ БОГА и не от Бога. При всей просвещенности Некра-сова, этого ему было не дано понять. Враг рода человеческого, поманив поэта, благими по-мыслами и светлыми целями общего благополучия, вывел его в безлюдную, бездушную пус-тыню и бросил его там умирать.
1876 г ? ?Скоро стану добычею тленья? - пишет Некрасов. В стихотворении - полное от-сутствие надежды на воскресение ? только признание бессмысленности потраченной жизни и сил. Даже смерть не спешит забрать пустую оболочку умершей ранее души. Бездушное бес-смысленное существование невыносимо для поэта.
?.как нищий просит хлеба,
Смерти, смерти я прошу у неба,
Я прошу ее у докторов,
У друзей, врагов и цензоров,
Вопиет в 1877 г в стихотворении ?Черный день? Некрасов. Полное отчаяние и бессилие ? так можно описать состояние поэта. Это конец.
Это пример того, что происходит с самой яркой человеческой личностью дерзнувшей отречься от ?небесного отчества?.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
С православной точки зрения совершенно четко прослеживаются этапы духовного вы-рождения русских поэтов XIX века:
Пушкин ? согрешивший в молодые годы повышенной чувственностью, в зрелом своем творчестве предстает, как истинно православный человек;
Лермонтов ? оставаясь в рамках православной духовной традиции, тем не менее, отхо-дит от нее в сторону эгоцентризма, неоправданно превознося значение человеческой лично-сти.
Тютчев и его ?плеяда? - отход в своей основной массе от православия. Перечень духов-ных ?исканий? тютчевцев напоминает ?комариные толкашки?. Каждый комар летит сам по себе, не очень удаляясь от соседей, но сторонний западный ветер неуклонно сносит все кома-риное облако в одну сторону ? в пантеизм, язычество, критицизм и нигилизм.
Фет ? всеми критиками однозначно числится пантеистом. Этим он имеет схожесть с тютчевскими тенденциями но идея единобожия безоговорочно упраздняется. У Фета нет ни-каких признаков православия. Его поэзия ? утонченная эстетика чувственного восприятия природы.
Некрасов ? апофеоз безбожия. Это - чистый материализм. Это окончательная подготов-ка к массовому приходу разрушительных революционных идей, призванных уничтожить вслед за духовным миром и мир материальный. Судьба самого творца этого ?фундамента? революционных идей ? Некрасова является наглядной моделью процесса разрушения. ?Имеющий глаза ? да видит?.

Верными, с православной точки зрения, признаками духовной деградации писателей от Пушкина к Некрасову являются тенденции нарастания настроений тоски и уныния в произве-дениях поэтов (по приведенной цепочке). У Пушкина вся его лирика пронизана светом и на-деждой. Лермонтов задает тему взаимодействия мрачных сил и человека. ?Тютчевцы? разви-вают эту тему вне рамок православия. Фет окончательно ?уходит? из православия в языче-ский пантеизм. Некрасов отказывается вообще от идеи божественности в любом виде и про-сто заливает все свои стихи безысходностью и беспросветной тоской.

Следует отметить, что, практически, все писатели использовали в своем творчестве биб-лейские и Евангельские сюжеты и мотивы. Каждый из них, не зависимо от личного отноше-ния к христианству, не смог безучастно пройти мимо величия Жертвы. Кроме Некрасова?
Стихотворные переложения Священного Писания, практически, никак не связаны с эта-пами духовного роста писателей. Скорее, это дань традиции и, в лучшем случае, невозмож-ность удержать свое восхищение пред величием проявлений Божественной воли. Но эти ?всплески? подсознательной потребности души к преклонению и восславлению Создателя, к сожалению, не являются доминирующим настроением в русской поэзии XIX века.

Таким образом, духовный путь русской поэзии XIX века направлен на ?обезбоживание? мира, на расцерковление народа, на воспитание человека-богоборца. Для того, чтобы ?заста-вить? народ захотеть жить ?хорошо? нужно было научить его жить без Бога. Революционной идее необходимо было создать человека, который начал бы писать слово ?Бог? с маленькой буквы. В этом духовный смысл деятельности ?учителей?. Намеренно ли забыты слова Спаси-теля: ?Без меня не можете творити ничесоже?? Не знать этих слов, равно как и других: ?Рече безумец в сердце своем: ?Нет бога?? они не могли. Эти слова должны бы помниться, хотя бы из курса Закона Божия, который все в России XIX века обязаны были учить еще в млад-ших классах гимназии. Не в этом ли первопричина нашей сегодняшней ?хорошей? россий-ской жизни? В самом деле ?странною любовью? они возлюбили Россию?









СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. О.

А в кратце можно написать, о чём автор топика хотел сказать?

лучше ссылку постить и пару строк описания.

З.Ы. Ниасилил патамушта про стихи )

нету ссылки, это авторский креатив, лежит только на мем компе...

В трех словах :

Просматривая творчество русских поэтов 19-го века от Пушкина до Некрасова в хронологической линейке вырисовыается очень интересная картинка последовательного "степ бай степ" ухода от духовных традиций, на которых "выросла есть земля Русская"... Очень четко видится развитие разрыва народного менталитета и "передовой интеллигенции"... совершенно однозначно видятся и причины революции, и причины "отпаралеливания" народа от западнической интеллигенции, в недрах которой, собственно и выродились все те т.н. "принципы государственного устройства", ноэти принципы не находят отклика в народе... Почему? Как ни странно, но анализ русской поэзии 19-го века дает ответ на этот вопрос...

ЗЫ.. Ну, извините, я же предупреждал, что будет много... а выводы кратко все сформулированы в последнем абзаце предлагаемого креатива...