...

В нашей стране тока чукчи не сомневаются
в своём происхождении

оказывается кругом ублюдки
правда если скажешь мне это слово в лицо, то свою вставную челюсть будешь искать весьма долго и скорее всего она будет сломана

Ну хоть чукчей пожалей

В противном случае все бы уже вымерли от инцеста.

Я нашел себе жену на Кольском полуострове/Жoпa есть и сиськи есть -Слава тебе господи!

уже вымерли от инцеста.

Яков_Лещ, там за почётным чукчей, "ихний" поп что ли стоит?

м чюкч миссионирует!

Жанна Жаныч через Google+

АНАЛИТИКА
Патриотизм, как и любовь по команде не случается, по комманде путмана русским будет навязываться мазохизм к своей тюрьме россионии.

Путман заявил о том, что молодое поколение нужно воспитывать в патриотическом духе. Специально для этого он хочет издать закон, согласно которому флаг Россионии должен висеть на всех образовательных зданиях, любое массовое мероприятие должно сопровождаться поднятием флага, а российский гимн подлежит обязательному исполнению в образовательных учреждениях.

Дескать - недостаточно у нас народ патриотичен. А значит нужно законодательно повелеть всем быть патриотами. И кормить этим самым патриотизмом народ нужно до отвала.

Почему американцы вывешивают флаг США на фасадах своих домов и добровольно, а не по начальственной команде, исполняют гимн своего государства? Да по тому, что это именно их государство, и они об этом знают. Но есть ли такое у нас? Едва ли. И вот почему.

В государстве, что лишает тебя свободы воли и свободы выбора, что относится к тебе как к бесправному холопу, у которого отнимают даже конституционные права - сложно быть патриотом. В государстве, что уже списало тебя на свалку истории и заселяет твою землю мигрантами, трудно быть патриотом. В государстве, с мечетью в качестве главного символа и торжественными церемониями при открытии памятников убийцам русских солдат, в государстве, что бросает в тюрьмы собственных офицеров в угоду новоявленным ханам, как то сложно наполнить себя патриотическими эмоциями. Государством, что только урезает социальные обязательства, и целенаправленно уничтожает медицину, образование и науку, очень тяжело гордится. Как и государством, в котором чиновники расхищают все, что к полу не приколочено, а деньги, сэкономленные на народе, тратят на спортивные развлечения, выделяя на них даже пенсионные фонды.

Очень сложно быть патриотом загнивающей сырьевой деспотии, которая смотрит на тебя как на скот, как на сырьё и ресурс, как на личную собственность новых феодалов. Для этого нужно минимум быть садомазохизмом, что искренне любит своих мучителей.

Нет, можно конечно лупить до одурения человека по морде сапогом, сопровождая это воплями: «мы тебя, суку, научим родину любить!». И, возможно, человек и вправду начнёт истошно вопить о своём патриотизме – просто чтобы его избивать прекратили, но искренней любви к Родине такими действиями не вызвать. Ведь невозможно быть патриотом тюремного барака или камеры смертников. Невозможно петь хвалебный гимн виселице, на которой тебя вот вот вздёрнут.

И ситуацию эту не исправить ни флагами на каждом шагу, ни распеванием гимнов. Ведь любовь, а патриотизм это, безусловно, одна из форм любви, невозможно вызвать начальственной командой.

Я его другим представлял. Толстым, лоснящимся дядькой с барсеткой.

Такой и есть, а там он мимикрирует.

...

...Хампус Бруберг не произнес до сих пор ни слова и потому, что не хотел, и потому, что не мог. У него было выбито два зуба и сломана нижняя челюсть.
В половине десятого вечера Ларссон и Колльберг все еще стояли, наклонившись над ним, и задавали бессмысленные вопросы:
— Кто застрелил Виктора Пальмгрена?
— Почему вы пытались бежать?
— Вы наняли убийцу?
— Расскажите, что вы знаете.
— Кто стрелял?
— Почему вы не отвечаете?
— Ваша игра проиграна, так что говорите.
Время от времени Бруберг качал головой, а когда речь заходила об убийстве Пальмгрена, его искривленное лицо искажалось еще более и на нем появлялось что-то, долженствующее изображать сардоническую усмешку.
В начале допроса они из чистой формальности спросили его, не хочет ли он позвонить своему адвокату, но и тогда арестованный только покачал головой.
— Вы хотели убрать Пальмгрена, чтобы сбежать с деньгами, да?
— Где находится человек, стрелявший в Пальмгрена?
— Кто еще участвовал в заговоре?
— Отвечайте же, черт вас дери!
— Если вы скажете, кто совершил убийство, возможно, это облегчит вашу участь.
— С вашей стороны было бы умнее помочь нам.
Колльберг иногда пытался задавать более нейтральные вопросы.
— Когда вы родились? Где?
А Гюнвальд Ларссон по давней привычке действовал по принципу, что нужно начинать сначала.
— Начнем сначала. Когда вы решили убрать Виктора Пальмгрена с дороги?
Гримаса. Покачивание головой.
Колльбергу казалось, что губы Бруберга складываются в слово «идиот». На мгновение он подумал, что это недалеко от истины.
— Если вы не хотите говорить, пишите.
— Вот ручка.
— Нас интересует только убийство. Остальным занимаются другие.
— Понимаете ли вы, что вас подозревают в заговоре?
— В участии в преднамеренном убийстве?
— Признаётесь вы или нет?
— Было бы лучше для всех, если бы вы признались теперь. Немедленно.
— Начнем сначала: когда вы решили убить Пальмгрена?
— Говорите же!
— Вы знаете, у нас достаточно доказательств для вашего ареста. Вы уже задержаны.
В этом можно было не сомневаться. В чемодане лежали акции и другие ценные бумаги на сумму около полумиллиона крон, насколько можно было оценить на первый взгляд. Делом обоих было расследовать убийства, а не экономические преступления, но все же они кое-что знали о контрабанде валюты и акций.
Во внутреннем кармане пиджака Бруберга они нашли билет до Женевы через Копенгаген и Франкфурт. Билет на имя мистера Роджера Франка, инженера.
— Ну так как?
— Самое лучшее для вас облегчить свою совесть.
Наконец Бруберг взял шариковую ручку и написал на блокноте:
«Приведите сюда врача».
Колльберг отвел Ларссона в сторону и тихо сказал:
— Это самое лучшее, что мы можем сделать. Нельзя же продолжать вот так час за часом.
Гюнвальд Ларссон нахмурился:
— Возможно, ты прав. И есть ли какие-либо доказательства того, что он подстроил это убийство? Я думаю, скорее наоборот.
— Вот именно, — задумчиво проговорил Колльберг. — Вот именно.
Оба они устали, и им очень хотелось уйти домой. Но в заключение они задали еще несколько вопросов:
— Кто стрелял в Пальмгрена?
— Мы знаем, что стреляли не вы, но вы знаете имя стрелявшего. Кто он?
— Где он?
— Когда и где вы родились? — спросил Гюнвальд Ларссон, уже не понимая, о чем говорит.
Наконец, потеряв всякую надежду, они вызвали дежурного полицейского врача и, передав Бруберга на попечение дежурным, сели в свои машины и...