Еще перед нападением на СССР солдат вермахта инструктировали:
«Если вы по пути встретите русских комиссаров, которых можно узнать по советской звезде на рукаве, и
русских женщин в форме, то их немедленно нужно расстреливать. Кто этого не сделает и не выполнит приказа, тот будет привлечен к ответственности и наказан»{193}. [127]
Таким образом, женщины-военнопленные были поставлены вне закона, по своей вредоносности приравнены к воплощению зла — комиссарам. Разве можно было этим не воспользоваться? Тем более что у каждого солдата вермахта в кармане лежало два презерватива{194}.
Для носивших военную форму советских девчонок — связисток, врачей, медсестер, телефонисток — попасть в плен к немцам было много хуже смерти.
Писательница Светлана Алексиевич многие годы собирала свидетельства прошедших войну женщин; в ее пронзительной книге — вероятно, одной из лучших в [128] жанре «устной истории» — мы найдем свидетельства и об этой по-настоящему страшной странице войны.
«В плен военных женщин немцы не брали... Сразу расстреливали. Водили перед строем своих солдат и показывали: вот, мол, не женщины, а уроды. Русские фанатички! И мы всегда последний патрон для себя держали — умереть, но не сдаться в плен, — рассказывала писательнице одна из респонденток. — У нас попала в плен медсестра. Через день, когда мы отбили ту деревню, нашли ее: глаза выколоты, грудь отрезана... Ее посадили на кол... Мороз, и она белая-белая, и волосы все седые. Ей было девятнадцать лет. Очень красивая...»{195}
«Когда нас окружили и видим, что не вырвемся, — вспоминала другая, — то мы с санитаркой Дашей поднялись из канавы, уже не прячемся, стоим во весь рост: пусть лучше головы снарядом снесет, чем они нас возьмут в плен, будут издеваться. Раненые, кто мог встать, тоже встали...»{196}
Об этом впоследствии вспоминала и сержант-связист Нина Бубнова: «А девушек наших, семь или восемь человек, фашисты на колы сажали»{197}.
Когда в ноябре сорок первого года войска 1-й танковой армии генерала фон Клейста отступали из Ростова, их путь был усеян трупами изнасилованных и убитых женщин-военнослужащих. «На дорогах лежали русские санитарки, — вспоминал рядовой 11-й танковой дивизии Ганс Рудгоф. — Их расстреляли и бросили на дорогу. Они лежали обнаженные... На этих мертвых телах... были написаны похабные надписи»{198}.
Ту же самую картину можно было наблюдать под Москвой: в Кантемировке местные жители рассказали бойцам [129] перешедшей в контрнаступление Красной Армии, как «раненую девушку-лейтенанта голую вытащили на дорогу, порезали лицо, руки, отрезали груди...»{199}.
Если же женщины по каким-либо причинам все же оформлялись как военнопленные, то их просто расстреливали. Один из таких редких — поскольку обычно женщин насиловали и убивали прежде, чем успевали оформить, — случаев произошел под Харьковом. Захватив нескольких женщин-военнослужащих, итальянцы проявили неожиданную галантность и насиловать их не стали, но в соответствии с соглашением между вермахтом и итальянской армией передали немцам. Армейское командование приказало всех женщин расстрелять. «Женщины другого и не ожидали, — вспоминал один из итальянских солдат. — Только попросили, чтобы им разрешили [130] предварительно вымыться в бане и выстирать свое грязное белье, чтобы умереть в чистом виде, как полагается по старым русским обычаям. Немцы удовлетворили их просьбу. И вот они, вымывшись и надев чистые рубахи, пошли на расстрел...»{200}
Это один из редчайших случаев, когда мы сталкиваемся с проявленным германскими офицерами некоторым уважением к военнопленным; уважением, на которое по определению не могли рассчитывать советские недочеловеки.
Обычно все было иначе. В дневнике ефрейтора Пауля Фогта, чья 23-я танковая дивизия воевала неподалеку от Харькова, мы находим следующую запись:
«Этих девчонок мы связали, а потом их слегка поутюжили нашими гусеницами, так что любо было глядеть...»{201}
Только на третий год войны, в марте 1944 года, когда многим в командовании вермахта стало понятно, что война проиграна, а за свои преступления придется держать ответ, было издано распоряжение ОКВ, согласно которому захваченных «военнопленных русских женщин» следовало после проверки СД направлять в концлагеря. До этого наших связисток, шифровальщиц и медсестер до концлагерей практически не доводили{202}.
И когда советские войска переходили в наступление под Москвой, Сталинградом, под Курском, когда отбивали города и деревни, среди замученных военнопленных-мужчин [131] наши солдаты находили тех, кому выпала многократно более тяжелая судьба, — военных девушек. В скупых строчках докладных записок, составлявшихся нашими офицерами после освобождения оккупированных районов, звучит пронзительная, бессильная боль за тех, кого они, здоровые мужики, должны были защитить — и не смогли.
«После изгнания оккупантов в подвалах главной конторы завода № 221 обнаружено до десятка трупов зверски замученных военнослужащих Советской армии, среди них труп девушки, которой изверги выкололи глаза и отрезали правую грудь...»{203}
Беспомощных раненых и беззащитных женщин с невообразимой жестокостью убивали на месте; даже комиссарам давали пожить немного больше.
Методику уничтожения комиссаров в ОКВ и ОКХ заранее спланировали во всех возможных подробностях. Если комиссаров захватывали на фронте — их необходимо было уничтожить «не позднее чем в пересыльных лагерях», если в тылу — передать в распоряжение айнзатцкомандам. Однако прежде всего следовало установить, что человек является комиссаром{204}. В полевых условиях разбираться в том, кто комиссар, а кто нет, совершенно не было времени; захваченных в плен людей собирали в колонны и гнали в пересыльные лагеря. Определять, кто есть кто, предстояло уже там.
Правда, до лагерей доводили не всех.
Никакой помощи раненым и больным военнопленным не оказывалось; красноармейцев колоннами гнали на запад. В день их заставляли проходить 25–40 километров и так — на протяжении нескольких недель. Еды [132] выдавалось по сто граммов хлеба в день, да и той не хватало на всех{205}. Неудивительно, что при таких условиях многие погибали. Тех, кто оказывал малейшее сопротивление, расстреливали. Тех, кто не мог идти от голода или от ран, тоже расстреливали. Командир действовавшей в Белоруссии 403-й охранной дивизии фон Дитфурт с холодной иронией палача назвал эти убийства «выстрелами облегчения»{206}.
Германский хирург профессор Ханс Киллиан в своих мемуарах описал одну из маршевых колонн военнопленных следующим образом:
«То, что к нам приближается, оказывается стадом военнопленных русских. Да, именно стадом — по-другому это невозможно назвать. Поголовье насчитывает примерно двадцать тысяч. Их захватили во время последнего окружения... Они идут со скоростью не больше двух километров в час, безвольно переставляя ноги, как животные. Иногда слышатся окрики полицейских, то там, то здесь раздаются предупредительные выстрелы, чтобы внести в ряды порядок... Жуткая процессия, состоящая из привидений всех возрастов, проходит мимо нас. Некоторые обриты наголо и без шапок, у других на голове меховые шапки-ушанки... Встречаются среди них и старики с длинной бородой... Едва ли кто-то из них смотрит на нас. Мы замечаем, как какой-то изможденный человек, покачнувшись, падает на землю...»{207}
Когда профессор Киллиан возвращался обратно, его водитель ориентировался по трупам военнопленных. «Слева и справа на обочинах дороги каждую секунду на глаза попадаются обнаженные тела мертвых русских, [133] исхудавшие, с торчащими ребрами. Некоторые лежат прямо поперек дороги...» — вспоминал хирург. Свой рассказ об этом ужасном эпизоде он завершает рассуждением в типично нацистском духе: «Русский... выживет в самых примитивных условиях, в то время как мы умрем с голода или замерзнем»{208}.
Читая эти рассуждения, можно понять, насколько глубоко немецкая армия и немецкое общество оказались проникнуты нацистскими идеями расового превосходства. Высокообразованный профессор просто не видит в русских военнопленных людей; напротив, он настойчиво подчеркивает их звероподобность. Но коль скоро это животные, то в их смерти нет ничего трагичного — лишь простая обыденность. Именно это подчеркивали немецкие пропагандисты. «Славянский недочеловек, — писали они, — встречает смерть с безразличием»{209}.
Во время победной войны на Западе немцы перевозили не менее многочисленных французских и британских военнопленных исключительно на автомобильном и железнодорожном транспорте; о том, чтобы гнать их пешком, ни у кого не возникло и мысли{210}. На Востоке пешие марши служили одной цели: истреблению пленных. «Все происходило постепенно, — вспоминал ополченец Николай Обрыньба. — Теперь я понимаю, что немцы двигались постепенно, чтобы нас «переработать». Нельзя было всех расстрелять... Продержав в лагере и ослабив военнопленных, чтобы мы не могли разбежаться во время перегона, нас, обессилевших, отправляли дальше по этапу... Я с ужасом наблюдал, как доводили здоровых людей до полного бессилия и смерти. Каждый раз перед этапом выстраивались с двух сторон конвоиры с [134] палками, звучала команда: «Все бегом!» Толпа бежала, и в это время на нас обрушивались удары. Прогон один-два километра, и раздавалось: «Стой!» Задыхающиеся, разгоряченные, обливаясь потом, мы останавливались, и нас в таком состоянии держали на холодном, пронизывающем ветру по часу под дождем и снегом. Эти упражнения повторялись несколько раз, в результате на этап выходили самые выносливые, многие наши товарищи оставались лежать, звучали одиночные сухие выстрелы, это добивали тех, кто не смог подняться»{211}.
Часть захваченных под Вязьмой военнопленных погнали к Днепру. Там длинную колонну военнопленных выстроили на берегу и приказали встать на колени.
«Мы недоумевающе опустились, — вспоминал один из красноармейцев. — Я стоял четвертым от воды, но, [135] когда мы опустились, почувствовал, как промокли брюки на коленях. Немец закричал:
— Шлафен!
По колонне пронеслось: спать. А как спать? Песок был мокрый и оседал под тяжестью людей, выступала ледяная вода.
К ночи ударил мороз, и наши колени примерзли.
Так, на коленях, в этом ледяном крошеве из снега, песка и воды, мы простояли всю ночь. Кто вставал или ложился — пристреливали.
К утру многие замерзли насмерть, другие не смогли подняться, разогнуть колени, их добивали из автоматов»{212}.
Когда захваченных под Вязьмой военнопленных прогоняли через Смоленск, многие из них от побоев и истощения не в состоянии были держаться на ногах. «Их лица были настолько черны, что сына родного не узнала бы», — рассказывала впоследствии одна из местных жительниц{213}. При попытке дать кому-либо из пленных кусок хлеба немецкие солдаты отгоняли людей, били их палками, прикладами и расстреливали. На Большой Советской улице, Рославльском и Киевском шоссе фашисты открыли беспорядочную стрельбу по колонне военнопленных. Трупы расстрелянных несколько дней валялись на улицах.
На форуме 15 лет
Сообщения: 139
Авто: 21093 карб 1997--> рЫно лохан
На форуме 19 лет
Сообщения: 1746
Откуда: москва
Авто: ВАЗ 21113>Акцент>Соната 5 АТ-3
На форуме 19 лет
Сообщения: 1817
Откуда: Казань
Авто: ВАЗ 2112 - MB W212
На форуме 18 лет
Сообщения: 92
Авто: Mitsubishi Galant 2,4 (2008), АКПП (Instayl)
На форуме 19 лет
Сообщения: 14562
Откуда: Moscow never sleeps
Авто: 21093 "98=> Accent "04=> A4 "02("repaired")=> Kia Rio - проект => BMW 320d f30
